подарок для бывшего

Романовская Ирина

– Наша?

– Ну да. На территории этой турбазы других апартаментов не было в свободном доступе.

– А в других?

– Может и есть. Я не в курсе. Я туда не звонил, – спокойно сообщает об этом Костя и уходит с вещами в единственную спальню. – Мне здесь нравится. – доносится из-за стены.

– Просто замечательно! Костя? – с нескрываемым раздражением кричу я Воронцову и следую за ним. Останавливаюсь в дверном проёме и скрещиваю руки на груди. Я чертовски зла на него. Он сделал все специально, а я повелась. Опять! – А ты не думал, что о таких нюансах

надо было сообщить мне? Я никуда бы тогда не поехала.

– Именно поэтому я и не сказал. – Костя подходит ко мне ближе, становится напротив. Его улыбка становится игривее. Он наклоняет лицо чуть вперед.

Вздрагиваю, когда горячие ладони мужчины касаются моей поясницы.

– Не надо.

– Чего не надо, Вер? – соблазнительно шепчет мне на ухо Воронцов.

Несмело пытаюсь убрать мужские руки со своей талии.

«Нельзя. Нельзя поддаваться предательским мурашкам. Нельзя сходить с ума от этой близости. Нельзя терять голову» – напоминаю я себе.

– Этого.

– Хорошо. Я не буду тебя трогать, Вера. Но при одном условии – сейчас мы поговорим.

– Так нечестно. Ты все подстроил. – мой голос чуть ли не хнычет от досады. Я попала в соблазнительную ловушку. – Я не хочу говорить.

– Уверенна?

Руки Воронцова медленно перемещаются мне на спину. Осторожными, едва уловимыми касаниями пальцев он ведет вдоль позвонков наверх. Нежные прикосновения будят во мне совсем нецеломудренные желания.

Тело хочет, чтобы мужчина не останавливался и продолжал свои ласки. Разум хочет, чтобы я как можно скорее остановила это несогласованное, тактильное «нападение».

А сердце…

Сердце хочет, чтобы Костя любил меня. Любил как прежде. Всепоглощающе, властно и без промедления. Всю ночь напролет. Хочу чтобы он не выпускал меня из своих крепких объятий, чтобы не разрешал думать, чтобы остались мы только вдвоем. Только наши оголенные души.

Стоп. Вера, очнись.

Воронцов – аномальная зона, твой собственный Бермудский треугольник. Попадешь туда и больше не выберешься.

– Ладно. Я согласна. – Мужчина замирает. Я делаю робкий шаг назад. – Пойдём поговорим. Но на улице, там Женька осталась.

Не смотрю на Костю, поскорее сбегаю на свежий воздух.

Дочка все также сладко спит в коляске, поэтому мне ничего не остаётся как сесть неподалеку на плетеный диванчик. Подтягиваю ноги под себя и пытаюсь куда-то деть дрожащие руки. То рукой подпираю голову, то перемещаю ладони на шею, а потом и вовсе прячу их под коленки.

Костя садится по правую сторону от меня. К моему облегчению, он оставляет между нами немного свободного пространства.

Не касаемся друг друга. У нас двоих сбито дыхание. Мы не смотрим друг на друга, две пары наших глаз направлены только на спящую Женьку.

Нам предстоит разговор, отложенный на два года. Как начать его вновь?

Мы с Костей начинам говорить практически синхронно.

– Вер, я хочу у тебя попросить прощения.

– Я никогда тебе не изменяла!

Покатившаяся по щеке слеза-предательница предоставляет мне право первой продолжить начатое.

–

Я даже не смотрела ни на кого, с тех пор как мы повстречались на той дороге. Ни разу. И тот парень, с которым я танцевала… Для меня он всегда был бесполым партнёром. Я даже мысли не допускала, чтобы позволить себе что-то большее с ним, чем танец.

– Верка, не плачь, пожалуйста.

Костя пересаживается ближе и большими пальцами старается стереть мои слезы.

– Только не плачь, родная. Не могу смотреть на твои слезы. У меня разрывается сердце. Я – слепой, глухой, ревнивый идиот. Я столько ошибок совершил. Прости меня, если сможешь. Я столько всего тебе наговорил в тот вечер. Ты едва не потеряла нашу дочь. Я так виноват перед тобой. Мне стыдно и горько, что в свои тридцать шесть, мне не хватило ума дабы услышать тебя. Я так боялся поверить в собственное счастье, что оттолкнул тебя. «Я» и «папа» – эти два слова в моей голове были постоянно несовместимы. Я столько лет жил с мыслями, что этому не бывать. Даже многолетние планы лечения, которые расписывали для меня врачи, подтверждали, что гарантий нет. Может все получится, а может нет. Я вбил себе в голову, что этому никогда не бывать.

Воронцов нежно поглаживает меня по спине, успокаивая. Но я чувствую как он сам дрожит, чувствую как он переживает говоря все это.

– Когда ты пришла и сказала, что беременна, я не поверил. Вернее, не захотел ломать свои многолетние убеждения, не захотел переворачивать собственную голову. Проще было навесить на тебя миллион ярлыков: измена, подстава, ложь; чем поверить в свалившееся счастье. Тем утром я понял, что драк, хотел поговорить с тобой, хотел извиниться. Но ты сбежала.

– Я не смогла бы ещё раз услышать, что ты мне не веришь. Это окончательно размазало бы меня по асфальту. Меня и маленькую кроху, которая зародилась во мне. А я не могла допустить этого. Не могла, понимаешь?

– Прости меня, Вера, прости, если сможешь. Дай мне шанс. Один единственный. Я сделаю все, что скажешь. Просто позволь мне быть рядом. Разреши любить тебя, любить вас. Ты не пожалеешь, Вер. Я клянусь тебе.

– Не знаю. Вряд ли я смогу.

– Не сможешь? – Костя отклоняется назад. Смотрит на меня нахмурив брови. Выглядит сосредоточенным и через чур серьезным. Таким, как я его помню.

Но вот глаза у Воронцова уже совершенно другие. В них плещется теплота, в них присутствует нежность.

Мелкие морщины у внешних уголков мужских глаз стали глубже. В этих неглубоких бороздках будто пролегла горечь сожаления о потерянном времени.

Не знаю как объяснить Косте, что я чувствую, о чем думаю, за что переживаю в данный момент

Мои сердце и разум, в эту саму, минуту, боятся друг с другом. С каждым раундом этой битвы меня кидает из крайности в крайность.

Помня до сих пор, как было больно той ночью в больнице, как было страшно от мысли, что вот-вот потеряю ребенка, все мое нутро жаждет поставить жирную точку в отношениях с Костей. Чтоб больше никогда, ни за что на свете не испытать этих выжигающих чувств вновь.