Подарок коллекционера
Шрифт:
Александр! Александр!
Во сне я не могу подойти к ней. Я увяз во что-то густое и черное, обвивающее мои руки и ноги. Когда я смотрю вниз на свои предплечья, я вижу, что раны снова открыты, густой черный яд вытекает из порезов вместо крови, образуя густую субстанцию, удерживающую меня, обволакивающую меня и привязывающую к месту, так что я не могу подойти к ней, когда пламя приближается, лианы обвивают ее. Шипы пронзают ее, разрывая плоть, кровь струится из ее разодранной кожи, и она снова выкрикивает мое имя, кровь течет по полу библиотеки, пропитывая слои страниц между нами,
Я больше не могу быть далеко от тебя. Любить другого человека — значит видеть лицо Бога. Я не могу быть далеко от тебя.
Далеко от тебя…
Любить…
Черный яд моей крови встречается с ее кровью, распространяется по ней, устремляясь к ней, пока я не увижу, что произойдет, что я тот, кто отравил ее, уничтожил ее. Я вижу это, как густая чернота обволакивает шипы, иссушая их, просачиваясь в раны, которые они нанесли, и черные вены, бегущие по коже Ноэль, когда она начинает кричать, а пламя подбирается все ближе.
Ее начинает рвать черным, она корчится, ее кожа отслаивается, как клочки бумаги, и на этих клочках я вижу каждое слово, которое она когда-либо говорила мне, прежде чем они превратятся в пепел, поскольку ее тело поглощается ядом, уничтожается им, а затем… Ничего нет, кроме бесконечной черноты и ужаса от осознания того, что, в конце концов, нет ничего, кроме пустого одиночества и темноты на всю вечность.
24
НОЭЛЬ
В течение нескольких дней мне удается по большей части не думать об Александре. В первую очередь я думаю о возвращении квартиры в пригодное для жилья состояние, и именно этому я отдаюсь с головой. У Джорджи перерыв в школе на каникулы, и он остается рядом со мной, что бы я ни делала, как будто думает, что я могу исчезнуть в любой момент. Трудно винить его, он потерял обоих родителей, а затем и меня на какое-то время. Я знаю, что там, вероятно, есть глубокая травма, с которой нужно работать, проблемы, для решения которых, вероятно, потребуется помощь профессионала. Но это беспокойство для другого раза.
Сейчас я сосредоточена на том, чтобы снова включить неоплаченные коммунальные услуги, пополнить запасы электроэнергии и тепла, чтобы нам не приходилось беспокоиться ни о том, ни о другом в течение некоторого времени, и наполнить холодильник и шкафы продуктами лучше, чем когда-либо было на нашей кухне. Как я и говорила, я оплачиваю счета и откладываю деньги на еду на пару месяцев в коробку под кроватью, поскольку моя работа официантки не ждала меня, как я и опасалась, и может потребоваться некоторое время, чтобы найти что-то новое. Но даже с этим осталось достаточно денег, чтобы немного побаловать Джорджи и насладиться Рождеством получше, чем у нас когда-либо было.
Я покупаю рождественскую елку и украшения для квартиры, не обращая внимания на боль в груди, когда вспоминаю, что делала это всего неделю назад для Александра, и включаю рождественскую музыку, пока мы с Джорджи украшаем ее, танцуя по гостиной, как мы делали это раньше с нашей мамой.
Я хочу, чтобы он двигался дальше и был счастлив. Я хочу, чтобы он воспринял случившееся как шанс начать все сначала. Но должна ли я? Я представляю его с другой женщиной, прежде чем могу остановить себя, не питомцем или кем-то, кого, по его мнению, нужно исправить или спасти, а просто женщиной, которую он мог бы встретить где-нибудь в Париже, элегантную, красивую и богатую, и вспышка ревности, такая горячая и острая, пронзает меня, что я замираю.
Неожиданно мысль о нем с другой женщиной, о том, как он целует ее, прикасается к ней, заставляет слезы гореть у меня под веками. Я быстро моргаю, пытаясь не дать им пролиться. Джорджи перестает развешивать маленькие красные украшения на елке и озабоченно смотрит на меня.
— Ты в порядке? — Он хмурится. — Ты выглядишь так, будто вот-вот заплачешь.
— Я просто счастлива быть дома, — твердо говорю я ему, хватая коробку с подходящими золотыми украшениями, чтобы чередовать с красными, зелеными и белыми блестящими украшениями, которые уже висят на елке. — Снова с тобой.
Джорджи предсказуемо закатывает глаза, но, похоже, купился на мое оправдание. Я заставляю себя не продолжать думать об Александре с кем-то другим, но пустота, тошнотворная яма в моем животе, оставшаяся от этих кадров, остается там.
Он собирается провести Рождество в одиночестве. Но если бы я осталась, Джорджи был бы один, замерзший и голодный на Рождество. У меня не было выбора, как я говорила себе снова и снова, и даже если бы он был, правильный выбор был очевиден. Я должна была вернуться домой к своему брату.
Так почему же я чувствую себя такой чертовски виноватой? Почему я так чертовски сильно скучаю по нему?
Я рано ложусь спать, оставляя Джорджи играть в свои видеоигры на новой консоли, которую я купила ему в качестве раннего рождественского подарка. Лежа в своей постели, я остро ощущаю это одиночество, вспоминая тепло Александра рядом со мной, чувствую, как будто жажду его, даже просто прикасаюсь кончиками пальцев к его, прижимаюсь к нему, когда целую, ощущаю его твердое, горячее тело напротив своего…
Останови это. Это не помогает.
Я не позволяла себе фантазировать о нем, как бы сильно мне этого ни хотелось. Слишком больно вспоминать, что мы делали вместе, какие чувства испытывали. Это было бы не что иное, как контрпродуктивно, но это не мешало мне видеть его во сне каждую ночь. Это всегда одни и те же сны, его рот на моем, его тело прижато к моему, но в этих снах все заходит гораздо дальше. В моих снах он использует свои руки, крепко прижимая меня к себе, перекатывая на спину, чтобы прижать к себе и войти в меня…