Подарок на совершеннолетие
Шрифт:
И вот я уже распахиваю дверь, едва не сбивая с ног Анну, отправленную с миссией зазвать меня к столу, та глухо вскрикивает, но я не обращаю на нее никакого внимание — у меня другая цель.
Лифт кажется слишком медленным, голоса в столовой — оглушающими.
— Алекс, — Анна не впервые окликает меня, но я не реагирую: боюсь сорваться на нее.
А это не на нее направлен мой гнев: моя цель — Юлиан. Знаю, что отец пригласил и его… опять впустил в нашу жизнь. Опять поставил нас всех под удар…
Вкатываюсь в столовую,
Столовая и люди в ней словно подернуты красным туманом, и я едва ли различаю хоть кого-то из них… хоть кого-то, кроме Юлиана. Приближаюсь и смотрю прямо в его глаза, смотрю снизу вверх, я как бы заранее не в выгодном положении — и это заводит меня еще больше. Хочется вскочить и размазать эту напускную невозмутимость прямо по его смазливому лицу, расцветить загар яркими всполохами алого, впечатать кулак в белизну прикрытых сжатыми губами зубов.
Я так сильно этого хочу, что… почти получаю желаемое: в один миг сижу в своем кресле, а в другой — стою вровень с Юлианом, оказываюсь даже чуточку выше, и черные зрачки Юлиановых глаз ширятся передо мной, словно две огромные черные дыры, готовые вот-вот поглотить меня.
Кто-то вскрикивает, ахает, но в целом у меня так шумит в ушах и так ухает сердце о грудную клетку, что сквозь этот оглушающий грохот я и себя-то с трудом различаю:
— Чертов урод! — выплевываю со смаком, готовясь нанести вожделенный удар по лицу, но вселенная вдруг начинает вращаться перед глазами, и все, что я могу сделать — это вцепиться обеими руками в отвороты Юлианова пиджака и повиснуть на нем, словно елочная игрушка.
Я все еще не понимаю, что сейчас произошло, только пальцы враз ослабевают, соскальзывают по материи вниз — Юлиан делает шаг назад, и вот я уже лежу на полу… лицом вниз, распластанный, словно выброшенная на берег морская звезда, и сердце мое… останавливается.
Оно не стучит больше, не издает ни единого трепыхания — я как будто бы завис в вакууме, полном странных, растягивающихся по дуге звуков.
Кто-то касается моего плеча…
— Алеееееекс, Алееееекс, — зовет тихий голос, которого я не узнаю.
— Сынооооок, — вторит ему другой, похоже, мужской. Потом сильные руки подхватывают меня под мышки, несут куда-то, словно ребенка, и только тогда вакуумный пузырь лопается… Окружающий мир оглушает меня какофонией звуков, сердце снова бьется с неизведанной прежде силой… и что-то течет с кончика носа прямо на светлый пиджак моего отца.
— Алекс, сынок, — он опускает меня на кровать в моей комнате, обхватывает руками мокрые щеки — только тогда я и понимаю, что плачу. Безмолвно, неосознанно, но действительно плачу… Как девчонка какая-нибудь.
К слову: глаза отца тоже блестят,
— Сынок, — снова повторяет отец, и делает единственно верное в данной ситуации: он обхватывает меня руками, как бы удерживая от распадания. И тогда я утыкаюсь носом в его рубашку, дав волю по-настоящему горьким слезам…
Открываю глаза в темноте. Когда успел уснуть, не помню…
Голова раскалывается, глаза — два иссушенных сирокко оазиса в бесконечной пустыне.
И — бам! — воспоминания погребают меня под собой…
Я стону. Громко. Почти рычу. Сую голову под подушку, только я не страус, а моя постель, не австралийская саванна — от мыслей не спрятаться, как бы ни хотелось.
Вспоминаю свое унижение в столовой… предательство Эстер… рыдания на плече отца.
И бабочки… не знаю, почему я думаю о бабочках, только в этот момент я ненавижу их больше всего на свете.
А потом вспоминаю и это: «Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Где мой сотовый? Шарю рукой по прикроватному столику — ничего. Он был при мне, когда я спускался в столовую. Только бы никто не увидел это видео…
Спускаю ноги с кровати и вдруг… вспоминаю черные дыры Юлиановых глаз.
Что со мной было там, в столовой? Мне показалось тогда, что я стоял… на своих ногах… Только это ведь не могло быть взаправду… Чудес не бывает — теперь я знаю это однозначно.
Коляска стоит на своем привычном месте, и я перебираюсь в нее, стараясь создавать, как можно меньше шума, потом приоткрываю дверь и прислушиваюсь… Тишина. Выезжаю в коридор и крадусь (если так можно сказать) в свое убежище — только бы никто не услышал.
И мне везет спуститься незамеченным…
«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Понимаю, что Юлиан сделал даже больше желаемого — он лишил меня единственной отрады: он отрешил меня от моих бабочек… Заставил возненавидеть само их существование.
Злые слезы вскипают на глазах, и я с неприязнью провожаю глазами Сатурнию Комету — длиннохвостую бабочку, буквально позавчера появившуюся на свет. Я так радовался ей сутки назад, а теперь вынимаю рамку для своего будущего панно и тянусь за сачком…
Поймать длиннохвостую летунью не составляет труда, и тогда я… протыкаю ее хрупкое тельце длинной иглой.
Никогда не убивал живую бабочку, обычно высушивал и расправлял крылья уже умершим экземплярам, но сейчас рука даже не дрогнула — мое сердце и само проткнуто длинной иглою, и рука Эстер была столь же тверда, как и моя сейчас…
«Сегодня я буду твоей бабочкой, Алекс…»
Усмешка кривит мои губы, и я пришпиливаю бабочку в центр картины. Все, подарок для Юлиана готов!
«Сегодня я буду твоей бабочкой…»