Подарок охотника (рассказы)
Шрифт:
— Ты чего? — спрашиваю его шепотом.
А он весь побледнел, глаза испуганные, рот скривился, видно, силился сказать что-то и никак не мог. Взглянув в то место, куда смотрел Тимка, я в метре от его лица увидел серый столбик с головкой гадюки.
«Ну и разиня!» — с горечью подумал я о Тимке и прицелился в змеиную головку. С такого близкого расстояния гадюке оторвало голову, и она, свернувшись восьмеркой, противно извиваясь, скорчилась в судорогах.
Вскочив после выстрела, я хотел подойти к насмерть перепуганному Тимке, но тут раздалось такое шипение, как будто на раскаленную
В двух-трех шагах кончался кустарник и начинался песок, а на песке лежал здоровенный корявый пень, весь облепленный змеями.
Серые, извивающиеся тела походили на громадный перепутанный клубок, от которого во все стороны вместо веревочных концов торчали настороженные змеиные головы. Этот клубок шипел и извивался, точно спрут, выброшенный на берег.
Я так растерялся, словно по горло увяз в трясине, и никак не мог сдвинуться с места...
Не знаю, сколько бы еще времени я так простоял, если бы не Тимка. Оправившись от испуга, он увидел, что я тоже попал в беду, и решил помочь другу. Схватил меня за руку и...
Пришли мы с Тимкой в себя, лишь когда очутились в лодке.
Разве мы знали тогда, будучи сорванцами, что змеиный яд лечит людей от разных недугов? В те далекие годы даже белобородые старцы порой поучали:
— Если хочешь оставить свой след на земле, убей змею, построй дом, породи сына, вырасти сад, напиши книгу...
Станция Сырдарьинская, 1936
СЮРПРИЗ
На низком, усеянном шлифованной галькой и голышами берегу Чирчика нас с другом застал вечер. Мой друг, Иван Григорьевич Васюхнов, был старше меня, много читал и слыл на нашей улице заядлым рыбаком и охотником. Вот и в тот день, после неудачной охоты, Григорьич не успокоился. И пока я заготавливал топливо на ночь, он, мурлыкая себе под нос какую-то одному только ему известную песенку, возился с большущими крючками.
— Всех сомов не перелови, немного на развод оставь! — пошутил я и удалился.
Григорьич ничего не ответил, только как-то по-особенному хитро ухмыльнулся.
Когда я с охапкой сухого кизяка подходил к биваку, по темному небу искорками начали вспыхивать яркие звезды. Развязывая рюкзак с провизией, Григорьич одновременно старался уклониться от звеневшей над ним комариной тучи.
— Наконец-то появился! Я уж думал, тебя чикалки съели... — недовольно буркнул он.
— Чикалки? Какие чикалки? — не понял я.
— Обыкновенные. С головой, ушами.
— Впервые о них слышу... — откровенно признался я.
— Тоже мне рыбак-охотник, чикалок не знает, — укоризненно покачал головой Григорьич. — Ну ладно, если лов пройдет удачно, утром покажу тебе сюрприз, узнаешь, что это такое. А пока разожги костер, может, избавимся от этих проклятых кровососов,— и он ожесточенно хлопнул себя по голой шее, местами вспухшей от комариных укусов.
— При чем здесь улов и чикалки? — проговорил я вслух, не поняв такой загадочной связи.
— Ты думаешь, я сомов теми крючками ловить буду? — спросил Григорьич.
— Конечно,
— Ха, ха, ха!!! На рыбу я давно поставил, а этими на берегу порыбачу.
— Знаешь что, надоели мне твои загадки. Не мудри, объясни толком, в чем дело, — разозлился я и бросил сушняк на землю.
Григорьич перестал смеяться и, прихлопнув на своей руке раздувшегося комара, примирительно сказал:
— Не обижайся. Дело в том, что мне как-то довелось провести ночь с сырдарьинскими рыбаками. От них-то я и узнал, как они с чикалками воюют. Чикалки настолько шкодливы, что из-под самого носа у рыбаков пойманную рыбу сжирают. Вот и придумали рыбаки их на развешанные переметы ловить.
Чикалки находят болтающееся мясо, потопчутся, потанцуют под ним, а потом не выдерживают соблазна и начинают подпрыгивать. Подпрыгнет, хлоп челюстями и висит сосиской.
— Вот здорово! Так, смотришь, и волка с медведем поймать можно.
— Ты не остри и не смейся, — проговорил Григорьич серьезно. — Знаешь, какой ущерб они охотничьей фауне наносят?! Нет? А вред птицефермам и колхозникам? Тоже не знаешь? Вот то-то и оно... Если бы знал, не смеялся. — И, подумав, добавил: — Медведя, конечно, не проведешь, а вот волка можно. Мне один охотник-сибиряк рассказывал, как он таким способом зимой сразу трех волков поймал. А сибиряки народ серьезный — врать не любят. — Григорьич, дав понять, что на эту тему разговор окончен, чиркнул спичкой и поднес ее к сушняку.
Вскоре едкий кизячный дымок отогнал комариное нашествие, и мы, аппетитно похрустывая узбекскими лепешками, с удовольствием пили обжигающий кок-чай. В Чирчике шумно всплескивалась крупная рыба. Справа от нас шуршало камышом пересохшее озеро, за которым начинались тугайные заросли. Слева, в рисовых полях, оглушительно громко квакали лягушки.
Ночная прохлада еще не успела остудить нагретый за день песок и гальку, казалось, что ты лежишь не где-то на берегу реки, а в жарко натопленной избе на русской печке.
После ужина Григорьич долго ворочался с боку на бок и вдруг неожиданно громко, захрапел. Я решил последовать его примеру и, подложив под голову булыжник вместо подушки, вскоре тоже стал забываться.
Но как ни крепко я спал, а с первым проблеском рассвета уже был на ногах.
— Вставай, чикалки твои разбежались и крючки унесли! — растолкал я друга.
— Если попались — никуда не уйдут, — сладко потягиваясь, произнес Григорьич.
Из-за далеких, с белыми вершинами гор, улыбаясь, выглянуло солнце. Коснувшись своими яркими лучами водной глади, оно заиграло на поверхности реки ослепительно-золотистыми переливами.
Мы освежились в прохладной воде и пошли проверять снасти. Первый крючок оказался пустым, но приманка на нем была съедена. На втором и третьем — та же история.
— Низковато подвесил, «склевали», окаянные! — отвязывая шнуры с крючками, сокрушался друг. Но зато на четвертом крючке... висел здоровенный сомище.
— Слушай, Григорьич, что же ты морочил мне вчера голову какими-то чикалками? — стараясь не расхохотаться, спросил я.
— Ну и дела, — протянул ошарашенный Григорьич. — Я ведь на шакалов ставил, местные жители их чикалками называют.