Подарок охотника (рассказы)
Шрифт:
И началась у Потапыча новая жизнь: сладкая и сытная, обласканная множеством теплых и добрых мозолистых солдатских рук. Правда, первое время медвежонок дичился и больше отсиживался в импровизированной «берлоге», но человеческое тепло и гостинцы сделали свое дело, и месяца через три дикий зверь совсем превратился в ручного. Он хозяином разгуливал по казарме, выходил на улицу и бегал вокруг подразделения, а за сахар и другие сладости выполнял несложные трюки.
Я в то время служил авиамехаником, и наша казарма находилась неподалеку от
Самое первое, что хорошо усвоил Потапыч, это команду на обед. Только стоило старшине или дежурному по роте скомандовать: «Рота, выходи строиться на обед!» — как Потапыч стремглав выскакивал за дверь и, кубарем скатившись по ступенькам вниз, по стойке «смирно» становился впереди строя. Но что интересно: некоторые шутники пробовали иной раз подшутить над Потапычем и в неположенное по распорядку время подавали ту же команду, что дежурный или старшина, — Потапыч не реагировал.
— Его не проведешь! — смеялись над шутниками солдаты. — Он свое дело туго знает. Верно, Потапыч? — и медвежонок, видимо понимая, что его пытались одурачить, сердито ворчал.
Второе, о чем Потапыч тоже никогда не забывал, это о приветствии. Здесь, правда, вначале много пришлось поработать с ним его воспитателю, Косте Горюнову, а потом вошло в привычку.
Бывало, лежит Потапыч на крыльце, а мимо крыльца проходит какой-нибудь солдат из другой роты. Потапыч обязательно встанет на задние лапы, а правую прижмет к носу. Солдат невольно улыбнется и тоже козырнет, потом остановится и, если есть с собой сахар, сунет медвежонку; если нет — просто погладит или ласково потреплет за шею.
Но офицеров Потапыч приветствовал как-то по-особенному: на задние лапы поднимался заблаговременно, до подхода офицера, правую старался вывернуть внутрь около носа, а левую плотнее прижимал к боку.
— Вот подхалим! Ишь как начальство встречает! — смеялись солдаты. Но вернее всего, Потапыч так старался потому, что получал от людей с золотыми погонами более вкусные гостинцы: конфеты, мармелад, иногда перепадала ему и плитка шоколада.
Наш техсостав питался в одной столовой с БАО, я видел, как Потапыч ел.
Садился он, как правило, за стол на одну скамейку с солдатами и спокойно ждал, когда принесут еду. Первое и второе давали ему в одной миске, остывшее, чтобы не обжегся. Съедал он это месиво быстро и начинал нетерпеливо ерзать.
— Спокойней! — осаживал его Костя и тут же поучал: — Выдержка, Потапыч, прежде всего. — Медвежонок сразу затихал, но влажная пуговка черного носа ходила из стороны в сторону, а антрацитовые глазки щурились на «амбразуру», в которой наш повар Муха разливал компот. Компот выносил и ставил на стол медвежонку сам повар. Потапыч мгновенно сгребал миску с компотом и, прижав ее лапой к столу и груди, чтоб не вертелась, другую лапу запускал в миску, а через некоторое время слышалось сладкое причмокивание и довольное урчание.
—
Муха — было прозвище повара, а на самом деле его звали Александром. Получил же он свое прозвище за проклятого таракана, который невесть каким образом очутился у одного солдата в тарелке со щами. Солдат, естественно, возмутился, вызвал дежурного по кухне, тот, в свою очередь, пригласил повара и врача, снимавшего пробу. Щи с тараканом могли вылиться в настоящее ЧП, и хитрый повар сразу это понял, как только увидел таракана.
— Да разве это таракан! — вскричал он на всю столовую. — Это же муха! Самая настоящая.
Потерпевший солдат раскрыл рот от удивления и растерянно хлопал глазами. Все собравшиеся опешили, даже пожилой врач-майор, снимавший пробу, от такого нахальства повара растерялся. А повар, воспользовавшись всеобщим замешательством, ловко поддел прусака ложкой и выкинул в форточку.
— И стоило тебе из-за какой-то маленькой мухи такой большой шум поднимать... — глядя на солдата, покачал головой повар. — Сказал бы мне потихоньку, я бы тебе сразу заменил. Эх ты... — вздохнул Александр и пошел к раздаточной.
С тех пор настоящее имя повара было предано забвению, и, кроме как Муха, его никак больше не звали.
Бывало, сидим в столовой, обедаем. А он застынет в раздаточном окошке в своем накрахмаленном колпаке и халате, подопрет кулаком пухлую розовую щеку и наблюдает, с каким аппетитом уписываем мы с мороза овсяную кашу. В столовой тишина, слышно только, как стучат и скребут о дно алюминиевых тарелок ложки. И вдруг эту тишь прорежет чей-нибудь простуженный недовольный голос:
— Муха, почему сегодня мяса мало?!
— Сам съел! — не меняя позы и не моргнув глазом, тут же парирует Муха.
Но была у нашего повара слабость: до безумия любил животных. Его знали все бродячие собаки и кошки окрестности. Повар относился к вольнонаемному составу и жил в городе, и когда приходил на работу, то все остатки солдатской пищи скармливал сопровождавшим его собакам.
— Ты бы лучше поросенка завел, — советовал ему хозяйственный старшина, — к осени, глядишь, и сало бы свое было...
— Нам с женой и без того забот хватает, а собачки вот голодные, — вываливая псам объедки, вздыхал Муха.
Когда же появился медвежонок, Муха в нем, как говорится, души не чаял. Мало того, что щедрее всех повар подкармливал Потапыча компотом и сахаром, так умудрялся иногда тайком от жены прихватить из дома баночку варенья или сгущенки. Ну, и медвежонок тоже платил ему взаимностью. Как завидит Муху, во всю свою медвежью прыть несется к нему. Подбежит, встанет на дыбки и протягивает лапы, будто обнять хочет. Возьмет его Муха на руки, а он пытается лизнуть ему лицо, руки, а потом начинает обнюхивать своего любимца и обязательно найдет сладкое — куда бы Муха его ни спрятал.