Подход

Лейкин Николай Александрович

— А что это за Терентій Ивановъ такой? Исправный мужикъ? спросилъ кабатчикъ.

— Какое исправный! отвчалъ староста. — Шильникъ, ярыжникъ. Онъ тоже заломитъ себ халтуру, только ты не сдавайся.

— Зачмъ сдаваться! Нельзя же ужъ такъ, чтобъ меня, какъ липку, вс ободрали. Попоить его въ свое время можно, ну, баб его платокъ…

— Онъ безъ бабы. Вдовый.

Вошелъ черноватый, корявый, тщедушный мужиченко съ клинистой бородкой, въ дырявомъ синемъ армяк и въ стоптанныхъ сапогахъ. Быстро перекрестившись на

иконы, онъ сказалъ:

— Чай да сахаръ. Господину хозяину! Господину старост! Господину кабатчику Аверьяну Пантелеичу.

Онъ по очередно подалъ всмъ руку и продолжалъ, обращаясь къ кабатчику:

— Говорятъ, заведеніе у насъ задумалъ открыть и угощеніе длаешь? А что жъ ты меня-то, Терентія забылъ?

— Насчетъ заведенія дло еще только въ головномъ воображеніи, а что ежели насчетъ угощенія, то самъ я здсь гость и вотъ Емельянъ Сидоровъ меня угощаетъ.

— Толкуй! Будто я не знаю, что ты по бутылк водки всмъ развозишь! Сейчасъ бабы сказывали, Антипъ Яковлевъ тоже говорилъ.

— Двумъ знакомымъ своимъ по бутылк въ гостинецъ подарилъ, это точно, не отрекаюсь.

— Такъ подари и мн. Что жъ я за обсвокъ въ пол!

— Садись, садись, перебилъ его Емельянъ Сидоровъ. — На, вотъ, выпей остатки изъ бутылочки. Остатки, говорятъ, сладки.

Онъ налилъ ему водки въ чайную чашку.

— Что мн остатки! Людямъ по бутылк, а мн остатки!

— И радъ бы, голубчикъ, тебя почествовать, да что жъ подлаешь, коли больше водки при себ нтъ. Всего только дв бутылки и были въ телжк. Да и не сюда везъ, а это ужъ такъ только. А везъ я дьячку въ Крюково, да не удалось мн его повидать только.

— Толкуй! Знаемъ. Ну, со здоровьемъ! Хоть чашечку отъ тебя урвать…

Терентій Ивановъ выпилъ, сплюнулъ на полъ длинной слюной, крякнулъ и отерся рукавомъ.

— Выпей еще полчашечки, тогда ужъ и бутылк конецъ, предложилъ Емельянъ Сидоровъ.

— Давай.

Терентій Ивановъ выпилъ еще полчашки и сказалъ:

— А все-таки мн, братецъ ты мой, Аверьянъ Пантелеичъ, обидно, что ты меня бутылкой не подарилъ. Первый я у тебя покупатель буду при кабак, а ты…

— Когда заведеніе настоящимъ манеромъ открывать задумаемъ, и тебя бутылочкой удовлетворимъ, сказалъ кабатчикъ.

— Тогда бутылки мало. Что тогда бутылка!

— У міра разршеніе просить будемъ, такъ нсколькими ведрами ему поклонимся.

— То особь статья. То міръ… А ты мн отдльно четверть, коли задумалъ открывать заведеніе.

— Да задумать-то я задумалъ, дйствительно.

— Такъ чего жъ звать! Вотъ староста здсь… Онъ начальство… Въ воскресенье сходку пусть назначаетъ, ты пиши бумагу, а мы поможемъ на сходк…

— Обстряпать дло нужно, какъ слдуетъ, прежде чмъ сходку назначать, замтилъ староста.

— Думаешь, не разршимъ? Разршимъ въ лучшемъ вид. Наголодались ужъ мы безъ заведенія-то. Разршимъ, только бы халтура хорошая была.

— Однако,

троимъ ужъ не разршили.

— Наголодавшись не были.

— Да про какую голодовку говоришь? У насъ въ деревн никогда кабака не было.

— Портерная одно лто была, а въ портерной и винцо потихоньку продавали, а теперь и того нтъ. Одно вотъ только обидно, что Аверьянъ Пантелеичъ бутылочкой мн не поклонился. Э-эхъ!

— Пей чай-то… кивнулъ Терентью Иванову Емельянъ Сидоровъ.

— Что чай! Отъ него лягушки въ утроб, говорятъ, заводятся.

Разговоръ пошелъ вяло. Кабатчикъ какъ-то стснялся говорить при Терентіи Иванов о будущемъ кабак и сталъ переводить разговоръ на другіе предметы. Наконецъ, выпивъ дв чашки чаю, онъ опрокинулъ чашку на блюдечко кверху дномъ, положилъ на дно огрызокъ сахару и, поднимаясь съ мста, сказалъ:

— Ну, за угощеніе… Пора и ко двору. Ко мн милости просимъ.

— Приду, безпремнно приду, заговорилъ Терентій Ивановъ:- потому, какъ хочешь, а насчетъ бутылки мн обидно.

— Ну, вотъ, придешь и получишь, отвчалъ кабатчикъ — Гд хозяюшка-то? Прощайте, хозяюшка… искалъ онъ глазами жену Емельяна Сидорова.

— Прощай, Аверьянъ Пантелеичъ, прощай, выскочила та изъ кухни.

Хозяинъ и староста вышли провожать кабатчика за ворота. Вертлся тутъ же и Терентій Ивановъ и сильно стснялъ кабатчика. Кабатчикъ отвелъ хозяина въ сторону и шепнулъ ему:

— Такъ уговори родственницу-то твою, вдову-то, чтобъ я могъ у ней пирушку для бабьяго сословія сдлать.

— Буялиху-то? Да тутъ и уговаривать нечего. Что я ей скажу, тому и быть. Ты ужъ будь спокоенъ. А завтра или послзавтра я пріду къ теб, чтобы сказать, въ какой день этотъ самый пиръ… Я съ старостой пріду. Потолкуемъ и насчетъ бумаги міру.

— Ну, ладно. Прощенья просимъ. Прощай, городской голова! крикнулъ кабатчикъ старост и сталъ садиться въ телжку.

Подошелъ Терентій Ивановъ и, протягивая ему руку, заговорилъ:

— Да что бы ужъ теб, Аверьянъ Пантелеичъ, насъ троихъ къ себ въ Быково взять? Тамъ бы и попоилъ насъ.

— Нтъ, нтъ, не подемъ мы сегодня, отвтили въ одинъ голосъ староста и Емельянъ Сидоровъ.

— Ну, меня одного съ собой возьми.

— И радъ бы, милый человкъ, тебя съ собой взять, да еще по дорог въ одно мсто захать надо. Насчетъ лсу я хочу справиться въ Ягодин.

— А я подожду въ Ягодин въ телжк. Ты насчетъ лсу, а я твою лошадь покараулю.

— Нтъ, ужъ ты лучше въ другой разъ ко мн въ Быково приходи и я тебя какъ слдуетъ ублаготворю.

— Такъ-то оно такъ, переминался съ ноги на ногу Терентій Ивановъ:- да больно ужъ мн обидно, что ты меня сегодня бутылочкой-то не почествовалъ. Старост бутылку, Емельяну Сидорычу бутылку, а мн ничего…

— Прости ужъ, другъ любезный, не случилось третьей-то бутылки со мной, не захватилъ я. Ну, да мы въ другой разъ… Прощай!