Подход

Лейкин Николай Александрович

— Да что жъ мн длать-то, коли не внимаютъ! Я ужъ и урядникомъ пугалъ, и тмъ, и смъ, честью говорилъ — никакой словесности не чувствуютъ. Да тамъ еще колдовинскій мужикъ. Этотъ пріхалъ на лошади и требуетъ четверть водки.

— Шестой?

— Да ужъ это седьмой. На лошади пріхалъ. Требуетъ четверть и полдюжины пива.

— Кто такой?

— Терентій Ивановъ, корявый такой.

— Ну, не мерзавецъ ли человкъ есть! Вдь я еще только вчера его поилъ и сорокъ копекъ ему на бутылку водки далъ! воскликнулъ кабатчикъ.

— А сегодня за четвертью пріхалъ и за пивомъ. Стаканчикъ

сейчасъ онъ ужъ на нашъ счетъ выпилъ. Такъ какъ прикажете: отпускать четверть или не отпускать?

— А вотъ я сейчасъ самъ внизъ сойду.

Кабатчикъ, бывшій въ одной жилетк, сталъ надвать на себя пиджакъ, чтобы итти внизъ въ трактиръ, какъ вдругъ на лстниц раздались чьи-то шаги и въ прихожую комнату квартиры вошли колдовинскій староста и Емельянъ Сидоровъ Мясникъ.

IX

— Не ждалъ, поди, гостей-то сегодня? Ну, а мы вотъ какъ скоро!.. говорилъ кабатчику Емельянъ Сидоровъ, отирая грязные сапоги о половикъ въ передней. — Бабы наши сегодня утречкомъ говорятъ; «молотить»… А я имъ: «какая тутъ молотьба, коли Аверьяну Пантелеичу угодить надо. Къ нему подемъ». Запрегъ лошадь, захватилъ вотъ старосту и къ теб… И лошадь-то, признаться, сегодня нужно было, чтобы подъ яровое на весну полоски дв вспахать, а я ужъ говорю: «плевать… Посл вспашемъ. Успется еще». Баба ругаться — ну, да я ее утрамбовалъ. «Какъ я, говорю, дура ты безпонятливая, ведро водки на себя отъ Аверьяна Пантелеича потащу пять верстъ?» Вдь пять верстъ отъ насъ къ вамъ.

— Люди говорятъ, четыре только… сухо отвчалъ кабатчикъ.

— Ну, четыре. И четыре версты надсадишься на себ тащить. Да вдь вотъ и старост ты тоже ведро общалъ.

Кабатчика покоробило.

— По полу-ведру я общалъ, кажется, а не по ведру, проговорилъ онъ.

— Ну, вотъ! Толкуй еще! На ведр сторговались.

— Ну, да, на ведр, а только двоимъ.

— Нтъ, каждому по ведру, подтвердилъ староста. — Чего ты жилишь-то? Тонешь, такъ топоръ сулишь, а вытащатъ тебя, такъ и топорища жаль.

— Да вдь ты меня еще не вытащилъ. Я еще и бумаги-то міру не подавалъ, а тамъ что міръ скажетъ.

— Все оборудовано, махнулъ рукой Емельянъ Сидоровъ, входя изъ прихожей въ комнату, и началъ креститься на образа. — Ну, теперь здравствуй! Гд хозяюшка-то? Надо и хозяюшк поклониться.

— А она тамъ около печки, по своему кухонному интересу. Придетъ, такъ поздоровкаешься. Что же ты оборудовалъ?

— Да все. Я и Буялиху насчетъ бабьей вечеринки подговорилъ, и все эдакое… Согласна въ лучшемъ вид. «Только, говоритъ, пускай онъ побольше угощенія присылаетъ и побольше посуды». Да сметъ ли она артачиться, коли я прикажу! Послзавтра у ней вечеринку валяй. Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Ладно. А только ужъ и деревня же у васъ алчная! Вришь ли, смучили меня сегодня ваши мужики. Съ самаго утра, съ самыхъ, то-есть, позаранокъ прутъ въ трактиръ на даровое угощеніе. Одинъ какой-то подлецъ даже тарелки въ трактир бьетъ.

— Ничего не подлаешь. Хочешь нажиться, такъ надо и отъ себя тщетиться.

— Да наживешься ли еще? Вдь это еще все буки.

— Вовсе не буки. Съ того и прутъ сюда пить, что поршили теб мсто подъ кабакъ

отдать и приговоръ подписать. Староста сейчасъ же посл твоего отъзда пошелъ по деревн и сталъ говорить мужикамъ насчетъ кабака.

— Да, да… Обгалъ всхъ, кого можно. Несогласныхъ будетъ мало на сходк. Вс согласны и наше наврное возьметъ, подтвердилъ староста.

— Да что ты! улыбнулся кабатчикъ.

— Врно, врно. Наголодались. Въ самомъ дл за виномъ четыре версты бгать — шутка ли! Вс согласны. Одно только говорятъ, что пять ведеръ на міръ мало. Требуютъ семь, и пусть, говорятъ, онъ пять ящиковъ пива намъ на загладку выставитъ.

— Ахъ, Семенъ Михайлычъ, какъ ты это все поднимать любишь! крякнулъ кабатчикъ — Вдь ужъ условились, что на міръ пять ведеръ и ничего больше. А теперь ужъ семь ведеръ водки и пять ящиковъ пива.

— Да при чемъ же я-то тутъ? Мужики требуютъ семь.

— Ну, такъ вотъ свое ведро и отдай, которое ты у меня себ выговорилъ. Ты ведро отдашь, староста свое отдастъ — вотъ семь и выйдетъ. Я вдь и раньше такъ хотлъ. Вотъ вы и отдайте.

— Вишь, ты какой! Зачмъ же это я свое-то ведро отдамъ? сказалъ староста.

— И я не отдамъ, подхватилъ Емельянъ Сидоровъ. — Съ какой ты это стати пяченаго-то купца изъ себя строишь? Сначала общалъ, а потомъ пятишься.

— Да вовсе я не пяченый купецъ. Вдь вы берете по ведру, чтобы міръ поить, ну, и отдайте міру.

— Мы беремъ, чтобы до сходки міръ поить, чтобы такъ дло поставить, чтобъ ужъ на сходку нкоторые въ туман пришли. Въ туман мужикъ ласкове, сказалъ староста и тутъ же прибавилъ:- Ну, да съ мужиками дло ршенное, ежели семь ведеръ и пиво, а вотъ бабъ надо хорошенько на вечеринк ублаготворить. Вчера только услыхали о кабак, такъ и загалдли на всю деревню. «Что же это только будетъ! Никогда у насъ кабака не было! Мужики у насъ теперь вс сопьются, малые ребята безъ куска хлба останутся». Разговоръ идетъ обширный. Ивана Епифанова жена привела сегодня своего мужа къ часовн и заставила положить передъ иконой три земные поклона, что онъ на міру противъ кабака кричать будетъ.

— Эка дура! Вотъ дура-то! покачалъ головой кабатчикъ.

— Да и другихъ бабъ подговариваетъ. Ты вотъ что, Аверьянъ Пантелеичъ, ты попробуй ее самоваромъ ублажить, подари ей самоварчикъ, такъ, можетъ, она и сдастся.

Кабатчикъ поднялъ руки къ верху и воскликнулъ:

— Господа, да вдь съ одного вола семь шкуръ не дерутъ, а вы хотите содрать двадцать!

— Не надо ей самовара. Ну, будетъ она одна несогласна — плевать, сказалъ Емельянъ Сидоровъ.

— Да вдь мужъ ея Иванъ Епифановъ будетъ несогласенъ на сходк, возразилъ староста.

— Да вдь ужъ несогласные на сходк все равно будутъ, безъ этого нельзя. А то ежели всмъ самовары дарить, то и въ самомъ дл очень много. Вотъ Буялих сапоги для дочери или четыре рубля — это точно. Я такъ и сказалъ ей. Да подари ей кофейникъ.

— Сапоги и кофейникъ! Охъ! вздохнулъ кабатчикъ.

— Да ужъ этой надо. Этой-то я такъ и сказалъ

— Сапогъ довольно! Чего ее ублажать! спорилъ староста.

— Мало, Семенъ Михайлычъ, мало. Женщина у себя въ дом пирушку длаетъ.

— Да вдь угощеніе-то будетъ не ея.