Подкаменный змей

Atenae

– Дело? – с намёком спросил приват-доцент, пытаясь уразуметь, что имеет в виду собеседник.

– Ах, оставьте! Ещё одна наша дурная привычка – произносить это слово с большой буквы. Словно это что-то из ряда вон выходящее. Дело, ремесло, служба – как вам будет угодно. Своё дело на своём месте.

– А вы, простите, по какой части служить изволили? – осведомился Кричевский.

Давно его этот вопрос интриговал. Был Штольман человеком большого ума и дарований – в этом сомнений не оставалось, но вот

профессия его продолжала оставаться для Андрея Дмитриевича тайной.

– В полиции я служил, - с досадой сказал собеседник. – В Петербурге чиновником для особых поручений, потом в Затонске – начальником сыскного отделения.

Кричевский открыл рот, потом закрыл его, не в силах что-то сказать. С полицией его знакомый, вызывавший глубокое уважение, ну, никак, воля ваша, не вязался.

– Не ожидали? – горько спросил Штольман, наливая коньяку в стоящие перед ними стаканы. – Ну, за Россию, Андрей Дмитриевич!

Приват-доцент выпил - обескуражено и молча. Потом всё же решился спросить:

– А как же-с? Почему вы здесь?

– Потому что копнул глубоко. И высоко добрался, - неохотно поведал Штольман и замолк.

В этом свете становилась понятной загадочная траектория его карьеры: от Петербурга до Затонска.

– Не умели вовремя остановиться, несмотря на все намёки? – усмехнулся Кричевский.

– В этом роде, - кивнул Яков Платонович.

– Ну, вот, видите сами, легко ли быть в России честным человеком! И покуда здесь ничего не изменится…

– Изменится? – резко спросил Штольман. – В том роде, как собирался сделать господин Ульянов, по делу которого вы сюда попали? – голубые глаза его, широко раскрытые, блестели то ли от коньяку, то ли от слёз. – А я ведь был первого марта на Екатерининском канале, - неожиданно поведал он. – Прошёл, торопясь по служебной надобности, мимо двух молодых людей с белыми свёртками. Мне предлагали задержаться, выпить чашку чаю, но я спешил – и только потому не оказался среди тех, кого пять минут спустя бомбами разорвало. И что, господин Кричевский? Что к лучшему изменилось? Скажите!

Андрей Дмитриевич замолчал, сам не зная ответа на вопрос полицейского.

Полицейского?

Он усмехнулся сам себе. Перед ним сидел нормальный Дон Кихот – из той неистребимой русской породы, которой нравится изображать из себя нигилистов в мелочах, чтобы потом умереть одиноко и молча от заразной болезни, подцепленной у пациента в глухой деревне. Или гусарствовать без удержу в столицах, привязывая квартального к медведю (на ум вдруг пришёл Долохов, на описание которого Штольман был так похож своей наружностью). Чтобы потом оказаться, как тот артиллерист, без прикрытия в окружении врагов, а снаряды кончились, а французы лезут – и он их банником, банником!

Да, Долохов в сорок лет – переживший войну

и нашедший себе дело по сердцу. Впрочем, кажется, такие вот - злые и решительные - никогда не переживают войну, и в каждый бой идут, как в последний раз. И что такому делать на чужбине? Глушить коньяком воспоминания и грезить о чём-то настоящем, чего никогда не будет?

– А знаете, ведь предание о Подкаменном Змее полностью сбылось! – тепло улыбнулся ему Кричевский, вспомнив о золоте, путешествующем на дне саквояжа. – Ваше здоровье, Яков Платонович!

Штольман с ним молча чокнулся, но на душе у обоих было тяжко, так что разговор сам собой угас.

Анна Викторовна в беседе не участвовала, стояла молча у борта, обхватив свои локти – тоже о чём-то нелёгком думала. Андрей Дмитриевич в который уже раз поразился ей. За то недолгое время, что он её знал, она всё время открывалась для него, как натура чистая и цельная – и всё время менялась. Кажется, совсем недавно он видел резвую и улыбчивую юную женщину, молодую жену, до самозабвения счастливую своим браком. Сейчас, в гаснущем свете летнего вечера, перед ним стояла взрослая женщина с прямой спиной, тяжёлым узлом густых каштановых волос на затылке – задумчивая, сильная, мятежная – попробуй такой свою волю навязать!

Штольман поднялся из-за стола, и как магнитом влекомый, пошёл к ней. Встал позади, но не решился почему-то положить ладони на хрупкие плечи – просто замер на расстоянии телесного тепла.

– Полицейским необходимо жениться, - вдруг произнесла она с нажимом, не меняя позы - словно продолжала какой-то спор.

– Необходимо, - согласился Яков Платонович со вздохом. И снова не решился жену обнять.

Анна Викторовна сама повернулась к нему – такая же прямая и непреклонная.

– Куда теперь? – спросила она.

– Куда-нибудь. Где знают духов и умеют с ними обращаться, - серьёзно сказал Штольман.

Анна Викторовна медленно протянула руки и обняла мужа за шею, прижимаясь лбом к его щеке. И Кричевский вдруг позавидовал без злобы. Ему нравилось любоваться, как они стоят. Мужчина и женщина. Равные. Две половинки единого целого.

***

Дорогой папа!

Пишу, пользуясь возможностью отослать, не знаю только, когда смогу получить письма от вас. Но вы всё равно мне пишите про всё: про маму с тётей Липой, про дядю, про твои дела. Когда-то же будет возможность эти письма отослать. А я потом их буду читать и наслаждаться.

Как там дела в нашем Затонске? Как поживает Антон Андреевич? Справляется ли? Передавайте ему наш привет. И доктору тоже.

Наше свадебное путешествие продолжается. Оно интересно и очень поучительно. Папа, думаю, ты очень хочешь это узнать: я безумно счастлива!

Мы оба живы и, слава богу, здоровы…