Подкаст бывших
Шрифт:
Я пожимаю плечами, не желая признавать, как неловко мне находиться на этой встрече. Никогда не знаешь, чего ожидать от Кента. Когда-то он меня немного напрягал, и хотя мы отнюдь не друзья, нам всегда удавалось ладить. Или, по крайней мере, я всегда делала именно то, чего он от меня хотел, и нам никогда не приходилось взаимодействовать сверх меры. По его просьбе я брала дополнительные смены во время кампаний, и хотя я имела полное право требовать у него сверхурочные, я никогда этого не делала, даже когда работала допоздна. Со временем
– Я работаю здесь уже почти десять лет. Больше не волнуюсь.
– Десять лет – и по-прежнему занимаешься одним и тем же, – говорит он. – Тебе не скучно?
– Ну, слава богу, есть ты, чтобы я не могла заскучать. Очень весело в последний момент звонить гостье и говорить, что все переносится, хотя ее приглашали за несколько месяцев до эфира и она была вынуждена отменить собственные важные дела.
– О, – произносит он так, словно эта мысль и впрямь ни разу не приходила ему в голову. – Я не знал. Блин. Мне жаль. Она расстроилась?
– Мне удалось сгладить острые углы, – говорю я, пораженная его реакцией. Неужели он днем правда хотел извиниться? – В следующем месяце мы посвятим поведению животных целый эфир, чтобы искупить вину. И прежде чем ты скажешь что-нибудь по этому поводу – да, я знаю, это не новости, но такие передачи очень популярны. Особенно во время кампаний по сбору средств.
Он выставляет ладони.
– Я ничего не собирался говорить. Вообще-то в магистратуре нас учили тому, как правильно унижаться, если взбесил человека, у которого берешь интервью.
Я медлю с ответом.
– Подожди, ты серьезно?
Затем его броня дает трещину, и он издает смешок. Острое, хриплое «ха», которое пустило бы помехи, произнеси он его в микрофон. Количество раз, когда я слышала смех Доминика за последние четыре месяца: меньше десяти. Видимо, новостям запрещено быть смешными.
– Нет, но на секунду ты явно мне поверила.
Хм. Редкий момент, когда он видит себя со стороны. Но осознает ли он, что упоминает магистратуру при каждом удобном случае?
Появляется Кент с дымящейся кружкой чая.
– Шай, Дом, – говорит он, кивая нам по очереди.
Доминик проскальзывает в кресло рядом со мной, и в этот момент я замечаю, как близко мы сидим – между нами не больше тридцати сантиметров. Его ноги такие длинные, что колени упираются в стол Кента, и я чувствую запах его одеколона. Морская соль и что-то еще – шалфей?
Отодвигать кресло – как-то неловко. Придется страдать.
Кент делает медленный глоток и на мгновение закрывает глаза, смакуя чай. Когда он открывает их, его лицо расплывается в ухмылке, что приводит меня в глубокое замешательство.
– Все так очевидно, – говорит он. – Прямо у нас перед носом. – Он делает еще один глоток, а затем сжимает губы. – Все гениальное – просто.
– Вы о чем? – спрашивает Доминик с ноткой раздражения в голосе. Она
– Вы двое. Ведущие на передаче Шай.
Наступает короткая пауза, а затем мы оба взрываемся смехом. Заявление Кента – абсолютная нелепица, и тем не менее он произносит его как ни в чем не бывало. Мое сердце подпрыгивает на слове «ведущие», но это, должно быть, шутка. Наверное, он имел в виду «продюсеры».
Я украдкой смотрю на Доминика и, кажется, впервые вижу его по-настоящему озадаченным. Обычно он такой серьезный и стоический – стопроцентно объективный репортер. В этом новом выражении его лица есть некая открытость.
– Даже не знаю, с чего начать, – говорит Доминик между смешками – должна признать, он с ними немного перебарщивает. Не настолько же задумка Кента смешная, чтобы вот так ржать над ней? – Это ведь шутка?
– Вовсе нет, – говорит Кент; не исключено, что все присутствующие сошли с ума. – Что думаете?
– Ну, помимо очевидного – того, что Шай никогда не была ведущей… мы не встречались, – говорит Доминик, и хотя это меня слегка задевает, он абсолютно прав. В предложении Кента тысяча и один недочет, и, несмотря на то что тема передачи мне близка, я не ведущая. У меня нет нужной подготовки, нужного опыта или нужного голоса.
– Ты тоже никогда не был ведущим, – уточняю я.
– Но я выходил в прямой эфир.
Я не хочу препираться с Домиником перед Кентом, но его самодовольство меня поражает.
– Ты же вчера впервые вышел в прямой эфир? – Я издевательски ему аплодирую. – Должно быть, ты все узнал о журналистике во время магистратуры, длиной в год, а потом – все о прямых эфирах во время часового шоу. Отменно, ничего не скажешь.
Ухмылка Кента вселяет в меня ужас.
– Видите? Это оно. То, о чем я говорю. То… что есть между вами. Завораживает. Я наблюдаю за тем, как вы ведете себя в ньюсруме. Да, знаю, я много времени провожу у себя в кабинете, но я наблюдателен. Между вами потрясающая химия, естественный конфликт. Доминик горит только новостями и неопровержимыми фактами, а тебе, Шай, нравятся материалы помягче, почеловечнее.
Мне совсем не нравится его «помягче» – оно будто намекает, что мне по душе все, что более женственно.
– Слушатели смогут встать на ту или иную сторону, – продолжает Кент. – На сторону Дома или на сторону Шай. Можно внедрить хэштеги, подзаработать на соцсетях.
– Но я журналист, – говорит Доминик, – и весьма неплохой, судя по тому, что произошло в последние дни.
– Но я знаю, что ты также можешь рассказывать и о человеческом опыте, – говорит Кент. – То личное эссе, что ты написал в университете, – мы все прочли его, когда ты подавал сюда резюме. Оно было захватывающим и, более того, трогательным.