Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
там все старые вещи. Ему тридцать пять лет, а Рафаэль умер тридцати шести, сделав
больше, отмечает она. Правда, Рафаэль с двенадцати лет был обласкан герцогинями и
кардиналами, работая у великого Перуджино, а пятнадцати лет уже сам был причислен к
великим мастерам. А Бастьену приходилось первое время в Париже сортировать на почте
письма от трех до семи утра. Она его понимает, у нее тоже много оправданий:
малоартистическая среда, болезнь. Но она все сравнивает и сравнивает
вопрос неуместен. Конечно, достигла. Она ставит даже вопрос о превосходстве младшего, то есть себя.
Салон открывается, ее хвалят ценители, правда, многие оговариваются, что она похожа на
Бастьен-Лепажа. Опять на того же Бастьена, которого она вскоре превзойдет. Она с гневом
рассказывает Роберу-Флери, что ее обвиняют в том, что она не сама написала картину.
– Как можно волноваться из-за этого? Такую грязь нужно отшвыривать ногами, -
успокаивает ее Тони.
Журналы наперебой просят разрешения воспроизвести картину, она всем дает согласие.
Она подписывает и подписывает: воспроизводите!
“В общем, мне лестны все эти толки о моей картине. Мне завидуют, обо мне сплетничают, я что-то из себя представляю. Позвольте же мне порисоваться немножко, если мне этого
хочется.
Но нет, говорю вам: разве это не ужасно, разве можно не огорчаться? Шесть лет, шесть
лучших лет моей жизни я работаю, как каторжник; не вижу никого, ничем не пользуюсь в
жизни! Через шесть лет я создаю хорошую вещь, и еще смеют говорить, что мне
помогали! Награда за такие труды обращается в ужасную клевету!!!
Я говорю это, сидя на медвежьей шкуре, опустив руки, говорю искренно и в то же время
рисуюсь....” (Запись от 17 мая 1884 года.)
Для нее все это, как, впрочем, и сама жизнь обращается в игру, она настолько заигралась, что уже и сама не понимает, что ее действительно трогает, а если бы мы знали, какую игру
на самом деле она ведет в это время, то изумлению не было бы предела. В эту игру она
никого не посвящает.
Умирает ее самая старая собака Пратер, она плачет, записывая об этом в дневник и тут же
не может удержаться от мысли, что ее будущие читатели подумает при этом о доброте ее
сердца.
Она думает о любви, как о единственной вещи, дающей счастье, забывающей забыть все
горести.
“При родственных отношениях, в дружбе, в свете - везде проглядывает так или иначе
какой-нибудь уголок, свойственной людям грязи: там промелькнет своекорыстнее, там
глупость, там зависть, низость, несправедливость, подлость. Да и потом, лучший друг
имеет свои, никому не доступные мысли, и, как говорит Мопассан, человек всегда один, потому что не
прямо против него, глядящего ему в глаза и изливающего перед ним свою душу.
Ну а любовь совершает чудо слияния двух душ... Правда, любовь открывает простор
иллюзиям, но что за беда? То, что представляется существующим, - существует! Это уж я
вам говорю! Любовь дает возможность представить себе мир таким, каким он должен
быть...”
Она записала эти слова 30 мая 1884 года, то ли проговорившись, то ли сознательно.
Откуда у нее вдруг это знание любви? Почему она так уверена в своих словах? “Это я вам
говорю!” Ведь еще совсем недавно она заполняла страницы стенаниями, что она ничего о
любви не знает и никогда не любила? И откуда эта впервые возникшая на страницах
русского издания дневника фамилия известного французского писателя Ги де Мопассана, большего любителя женщин и знатока адюльтера?
Глава двадцать шестая
ЧЕМ ЗАКОНЧИЛСЯ ЭПИСТОЛЯРНЫЙ РОМАН?
МАРИЯ БАШКИРЦЕВА И ГИ ДЕ МОПАССАН
“ Милостивый государь!
Читая вас, я испытываю блаженство. Вы боготворите правду и находите в ней великую
поэзию. Вы волнуете нас, рисуя столь тонкие и глубинные движения человеческой души, что мы невольно узнаем в них самих себя и начинаем любить вас чисто эгоистической
любовью. Пустая фраза? Не будьте же строги! Она в основе глубоко искренна. Мне
хотелось бы, конечно, сказать вам что-нибудь исключительное, захватывающее, но как это
сделать? Это так трудно! Я тем более сожалею об этом, что вы достаточно выдающийся
человек, чтобы внушить романтическую грезу стать доверенной вашей прекрасной души,
– если только правда, что ваша душа прекрасна. Если она не прекрасна и подобные вещи
вас не занимают, - то я прежде всего жалею о вас самом. Я назову вас литературным
фабрикантом и пройду мимо...”
Так начинается первое письмо написанное Марией Башкирцевой Ги де Мопассану в
Канны, где он живет в близлежащем старом поселке на улице Редан в последнее время, письмо, как она сама объясняет, написанное после того, как она узнала, что его
забрасывают посланиями и другие дамы. Как мы знаем, это далеко не первый опыт ее
анонимной переписки: писала она любовно-интригующие письма Одиффре и Пьетро
Антонелли, вела фривольную переписку с графом Лардерелем, подписываясь фиалкой,
забрасывала анонимками Поля де Кассаньяка - это ее стиль, вписывающийся в стиль
эпохи, но именно ее стиля особенностями, так сказать, фирменным знаком, всегда была
игра на грани скандала, переписка ее всегда носила ярко выраженный сексуальный