Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
Он выбрал самый рискованный способ достижения своей цели, он решил оскорбить ее,
привести в смятение и, таким образом, или разом покончить с вялотекущим процессом
соблазнения, или перевести его в острую стадию. Для начала он переходит на “ты”,
отбросив все условности.
“Знаешь ли, для школьного учителя, которому доверено воспитание невинных душ, ты
говоришь мне не особенно скромные вещи! Как? Ты ни чуточки не стыдлив? Ни в выборе
книг для чтения,
– восклицает он с надеждой.
– Я это предчувствовал”.
Далее следует кусок полностью исключенный из всех прежних публикаций писем
Мопассана:
« Тогда, если хочешь, порекомендую тебе несколько славных местечек.
На улице Жубер, 4, есть редчайший экземпляр, очаровательное чудовище, которое я
открыл прошлым летом в Клермон-Ферране.
Ты можешь пойти также на улицу Кольбер: там просто и хорошо. На улице Мулен: дорого
и посредственно. Улица Тэбу: даже не заслуживает упоминания. Улица Фейдо: заурядная
добропорядочность. Улица д’Амбуаз: дом ... в упадке. Не ищи чего-либо оригинального.
Ничего особенного тут сейчас нет. Говорю тебе, как знаток, ибо вчера вернулся из Канн, где вечером, перед отъездом, обошел все эти уголки».
Пресыщенный, скучающий, по его словам, без передышки, без отдыха и без надежды,
потому что давно ничего не хочет и не ждет от жизни, он готов прервать переписку, потому что и она ему начинает надоедать, ибо перестала забавлять и не обещает ничего
приятного в будущем.
Он принимает позу гордого одиночества и удаляется из Парижа, куда он приезжал не без
надежды на встречу с ней. На всякий случай, он сообщает ей свой точный возраст, чтобы
она могла примерить его к своему: “Я родился 5 августа 1850 года, то есть мне нет еще 34
лет”. Как ей нет еще и 26-ти. Восемь лет разницы - пустяк. Однако, какой возможен роман
между известным писателем и известной художницей. Знает ли он все-таки ее имя?
Надушив конверт и письмо, Мопассан отправляет его Марии. Когда он в Париже,
переписка ведется с большой скоростью: удар, еще удар!
15 апреля было от него третье письмо, а 18 апреля уже четвертое.
“Как я и предвидела, все кончено между моим писателем и мною. Его четвертое письмо
грубое и глупое”, - записывает она в свой дневник 18 апреля 1884 года.
Цель достигнута - она оскорблена, она раскрывается, она вспоминает, что она все-таки
женщина:
“Так вот что вы нашли ответить женщине виноватой только в том, что она проявила
неосторожность?”
Ничего себе неосторожность. Она тоже собирается прервать переписку. Но тогда
непонятно, зачем стала отвечать после такого оскорбления,
Наверное, хочется оставить последнее слово за собой, а может быть, все-таки хочется
увидеть и покорить этого усатого быка. Не верю, что она не видела даже его
фотографической карточки. Ведь он так же усат, как и ее Поль де Кассаньяк, такой же
гордец на карточке.
Мелкие уколы, которые она ему посылает в начале письма, свидетельствуют только о ее
растерянности, - вы могли бы унизить с большим остроумием, могли бы быть полюбезней,
– в чем она в конце концов и признается, сложив оружие.
“Мы дошли до такой точки - употребляю ваше выражение, - когда я готова признаться, что
ваше гнусное письмо заставило меня провести очень скверный день
Я так смята, точно мне нанесли физическое оскорбление”.
Он уже морально ее дефлорировал. В ответ - полный разрыв. Она требует, что бы он
вернул ей письма. И тут же иронизирует, оставляя место для маневра, что его автографы
продала в Америку за бешеные деньги.
Мопассан в восторге от своей победы. Он задел корреспондентку за живое. Теперь он
готов предстать перед ней романтичным, тонкий, чутким. Он просит прощения: на самом
деле он не так груб, не так скептичен, не так непристоен, каким предстал перед нею. Ему
пришлось надеть маску, ибо он сам имел дело с замаскированным человеком. На войне это
допускается. Зато благодаря этой хитрости ему раскрылся один из уголков ее души.
Он объясняет ей, что на балах в Опере, когда тебя интригуют под маской, есть очень
хороший способ определить светскую женщину - маску надо пощекотать. Проститутки
привыкли к этому и устало отмахиваются, женщины светские сердятся. “Вы
рассердились”, - констатирует он.
Он еще раз просит прощения, но добавляет, что письма вернет только в собственные ее
руки. Значит, свидание неизбежно. И что ради этого он готов вернуться в Париж.
“Розали принесла мне с почты письмо от Ги де Мопассана: пятое и самое лучшее письмо.
Итак, мы опять в мире. И затем в “Голуа” напечатана его великолепная статья. Я чувствую.
что смягчилась. Удивительно! Человек, с которым я незнакома, занимает все мои мысли.
Думает ли он обо мне? Почему пишет мне?”
(Запись от 23 апреля 1884 года.)
Итак, они в мире. Они ведь очень похожи. Помните, я рассказывал о их спальнях: и та, и
другая напоминали будуары дорогой потаскухи. Эдмон де Гонкур именно так отозвался об
убранстве дома Ги де Мопассана. Они очень похожи, а потому могут сразиться, как