Подлинная жизнь Себастьяна Найта
Шрифт:
В кино пойдем или куда-нибудь еще?
– спросил Себастьян, опуская два пальца в жилетный карман.
Как хочешь, - сказала Клэр.
Gah-song, - сказал Себастьян. Я и прежде замечал, что он старается говорить по-французски, как то пристало подлинному трезвому британцу.
Некоторое время мы искали под столом и под плюшевыми сиденьями одну из перчаток Клэр. Она пользовалась приятными, холодноватыми духами. Наконец я извлек перчатку, серую, замшевую, на белой подкладке, с бахромчатым раструбом. Клэр не спеша надевала их, пока мы проталкивались сквозь вертлявую дверь. Довольно
Послушай, - сказал я, - боюсь, мне нельзя пойти с вами в кино. Мне страшно жаль, но у меня кое-какие дела. Может быть... Ты когда, в точности, уезжаешь?
Да ночью, - сказал Себастьян, - но скоро опять вернусь... Глупо, что я не дал тебе знать пораньше. Во всяком случае, мы можем немного тебя проводить...
Вы хорошо знаете Париж?
– спросил я Клэр...
Мой пакет, - сказала она, вдруг замерев на месте.
Ладно, я его прихвачу, - сказал Себастьян и вернулся в кафе.
Вдвоем, очень медленно, мы шли по широкой панели. Я, запинаясь, повторил вопрос.
Да, прилично, - сказала она.
– У меня друзья здесь, я остановилась у них до Рождества.
Себастьян замечательно выглядит, - сказал я.
Да, и по-моему тоже, - сказала Клэр, оглянувшись через плечо и затем посмотрев на меня из-под приопущенных ресниц.
– Когда я с ним познакомилась, у него был вид обреченного человека.
А когда это было?
– видимо, спросил я, потому что помню ответ:
Этой весной в Лондоне, на одном прескучном вечере, правда, на вечерах у него вид всегда обреченный.
Вот твои бонбонки, - сказал сзади нас голос Себастьяна. Я сообщил им, что направлялся к станции подземки, на Этуаль, и мы стали огибать площадь слева. Только было начали мы переходить авеню Клебер, как Клэр едва не сшибло велосипедом.
Дурашка, - сказал Себастьян, хватая ее за локоть.
Слишком много голубей, - сказала она, когда мы ступили на тротуар.
Ага, и пахнут, - добавил Себастьян.
Чем пахнут? У меня нос заложен, - спросила она, шмыгая и всматриваясь в густую стаю толстых птиц, важно гулявших у нас под ногами.
Ирисами и резиной, - сказал Себастьян.
Стоны грузовичка, едва увильнувшего от мебельного фургона, отправили птиц колесить по небу. Они оседали на жемчужно-серый и черный фриз Триумфальной арки, и когда некоторые из них вспархивали снова, казалось, что оперяются и оживают кусочки резного антаблемента. Несколько лет спустя я обнаружил эту картину, "этот камень, сливающийся с крылом", в третьей из книг Себастьяна.
Перейдя еще несколько улиц, мы вышли к белым поручням ведущей на станцию лестницы. Тут мы расстались, вполне беззаботно... Помню удаляющийся плащ Себастьяна и сизовато-серую фигуру Клэр. Она взяла его под руку и приноровила походку к его машистому шагу.
Ныне я узнал от мисс Пратт много такого, что заставляет меня желать узнать еще больше. Она обратилась ко мне, чтобы выяснить, не осталось ли среди вещей Себастьяна каких-либо писем от Клэр Бишоп. Она подчеркнула, что делает это не по поручению Клэр Бишоп, что фактически Клэр Бишоп ничего о нашем разговоре не знает. Клэр была замужем уже три или четыре года, к тому же она
Надеюсь, он был не слишком несчастен, - сказала она спокойно, потом прибавила: - Интересно, сохранил ли он мои письма?
То, как она это сказала, прищурясь, быстрый вздох перед переменою темы, - все убедило подругу: для Клэр было бы большим облегчением узнать, что письма уничтожены. Я спросил мисс Пратт, нельзя ли мне увидеться с Клэр; нельзя ли упросить ее рассказать мне о Себастьяне. Мисс Пратт ответила, что, зная Клэр, она не посмела бы даже передать ей мою просьбу. "Безнадежно" - вот как она сказала. На миг я испытал низкое искушение намекнуть, что владею письмами и отдам их Клэр, если она соблаговолит со мной побеседовать, так страстно стремился я встретиться с ней, просто посмотреть на нее и увидеть, как скользнет по ее лицу тень имени, которое я назову. Но нет, - я не мог шантажировать прошлое Себастьяна. Об этом нечего было и думать.
Письма сгорели, - сказал я. И продолжал уговоры, повторяя снова и снова, что, верно, попытка не пытка, что она могла бы убедить Клэр, пересказав наш разговор, что мой визит будет очень недолгим и очень невинным.
А, собственно, что вы хотите узнать?
– спросила мисс Пратт.
– Потому что, знаете, я и сама могу многое вам рассказать.
Она долго рассказывала мне о Клэр и Себастьяне, у нее это очень хорошо получалось, хотя, подобно большинству женщин, она имела склонность к некоторой назидательности задним числом.
Вы хотите сказать, - перебил я ее в определенном месте ее рассказа, что никто не узнал даже имени этой женщины?
Никто, - ответила она.
Но как же я ее найду?
– воскликнул я.
Вы ее никогда не найдете.
Когда, вы сказали, это началось?
– перебил я еще раз при упоминании о его болезни.
Ну, - сказала она, - тут я не очень уверена. Я ведь видела не первый приступ. Мы вышли из какого-то ресторана. Было очень холодно, и он не мог отыскать такси, нервничал и злился. Он побежал за одной машиной, проскочившей мимо и вставшей. Потом вдруг остановился и сказал, что ему не по себе. Помню, он вынул из коробочки облатку или что-то такое и раздавил ее в своем белом шелковом шарфе и словно бы прижимал ее к лицу, пока давил. Это мог быть и двадцать седьмой год, и двадцать восьмой.
Я задал еще несколько вопросов. Она ответила на все так же обстоятельно и затем продолжила свой печальный рассказ.
После ее ухода я все записал, - но все это было мертво, мертво. Я просто обязан был увидеться с Клэр! Единый взгляд, единое слово, единый звук ее голоса был бы достаточен (и необходим, совершенно необходим) для оживления прошлого. Отчего это так, я не понимал, так же как не понимал вовсе, отчего в один незабываемый день несколькими неделями раньше я был так уверен, что доведись мне застать умирающего в живых, и я узнаю нечто такое, чего не знал еще ни один человек.