Подлинные сочинения Фелимона Кучера
Шрифт:
Когда я посетил Дикий Запад, я был молодым романтиком, верил в собственные силы и считал себя отважным первопроходцем. Я мечтал повидать индейцев, начитавшись о них увлекательных книг, и, основываясь на прочитанном, рисовал в моём воображении удивительные портреты и характеры туземцев.
В этой книге я поведаю только о первой моей поездке, хотя после неё я совершил много других и познал массу интересного, почти невероятного, но очень полезного для нас, людей иного мира и иных привычек.
Вот, к примеру сказать, супружеская неверность. Что может, спросите вы, быть особенного в этом вопросе? А дело всё в том, что у них, у дикарей то есть, с сексуальными вопросами дело обстояло двояко. С одной стороны, разводились запросто – вздумалось женщине уйти от мужа, так никто удержать её не сможет, не было у краснокожих законов, чтобы удерживать жену, ежели ей наскучил муж. Берёт тогда женщина мужние вещи в охапку и вышвыривает их из дома.
Знавал я одного дикаря по имени Большой Волк. Случилось так, что он вернулся раньше положенного срока из военного похода и застал жену с другим мужчиной. Он, конечно, осерчал и стукнул её пару раз дубиной по голове. Так себе стукнул, не очень сильно. Жена даже сознания не потеряла. Любовника её муж не тронул, только махнул на него рукой – мол, убирайся прочь. Тот вскоре вернулся и привёл пару лошадей. «Не держи на меня зла, друг. Ты знаешь, как это бывает. Вот тебе пара хороших жеребцов. Хочу загладить мою вину перед тобой». Это у них так принято: провинились в чём-то – и сразу несут подарок. Ну вот, стало быть, с любовником дело утряслось. Теперь пришёл черёд наказывать похотливую жену. Самым обычным делом в таких случаях были хорошие тумаки, но это удовлетворяло не каждого мужа, ведь синяки сойдут, и соплеменники забудут о провинности женщины. Поэтому разъярённый муж мог отхватить жене кончик носа ножом. С отрезанным носом человек всегда приметен. Отрезанный нос заново не отрастает.
Да, краснокожие знали, как выставить женщину на позор до конца её дней. Но бывали и другие наказания.
Большой Волк был суровый мужчина. Он вывез жену за пределы стойбища и созвал туда своих товарищей. Они основательно поели и поплясали. У индейцев так положено – непременно исполнять танцы и песни перед серьёзным делом (наказание жены – событие особой важности). После всех положенных церемоний мужчины принялись поочерёдно насиловать неверную супругу. Смысл простой – ты, мол, хотела порезвиться, дорогая моя, так нарезвись до упаду. Она прошла через руки сорока человек (если говоря об этой процедуре, можно употреблять слово «руки»), но выжила. Все в родном селении знали, что она была осквернена групповым изнасилованием, знали об этом и в соседних стойбищах. Так что в жёны её больше никто не взял, а прожила она до девяноста лет.
Сурово? Ещё бы не сурово. Я ведь рассказываю о Диком Западе, то есть о стране, населявшейся очень мстительными и воинственными народами. Они дрались друг с другом постоянно, отстаивая свои права на женщин, на лошадей и на охоту в прериях. С наступлением охотничьего сезона в степи направлялись многочисленные отряды так называемых храбрых. Понятие храбрый для американского туземца – своего рода звание, которое показывает, что ты принадлежишь к категории воинов. Отправляясь в походы, они ставили ненадолго свои палатки, сплетая их из длинных и тонких прутьев или устанавливая шесты, поверх которых натягивались шкуры. Индейцы быстро били пасшихся в прериях бизонов, коих раньше было бесчисленное множество, нагрузившись мясом, торопились уйти как можно скорее из опасной зоны. Такие отряды всегда имели вид очень воинственный, чтобы при встрече с врагом сразу напугать его. Охотник всегда был вооружён на случай нападения или защиты. Он ни под каким видом не забывал о возможной угрозе; любая встреча с охотниками неприятельского племени предвещала жаркую битву, если враг не отступал сразу. Смерть подкарауливала всюду. Наткнуться на череп или истлевшие останки человека близ охотничьего стана было делом привычным, и это всякий раз свидетельствовало о недавней кровавой схватке и напоминало путнику об уготованной ему ежеминутной опасности.
Но я отвлёкся. Надо обо всём по порядку…
ИМЕНА И ЛИЦА. ГЛАВА О ЛЮДЯХ, КОТОРЫЕ НАДУМАЛИ ПРОДЕЛАТЬ НЕЛЁГКИЙ ПУТЬ В НЕЗНАКОМЫЕ ЗЕМЛИ
В начале сентября 1832 года я прибыл в форт Гибсон. Эта пограничная крепостёнка Дальнего Запада находилась близ Большой Реки, почти при самом впадении её в воды Арканзаса. В этом месте завершилась моя поездка, в которую я отправился с несколькими особами за месяц до того. Мы проделали путь от Сент-Луиса – городочка шумного и вонючего – по всему берегу Миссисипи и вдоль всей линии пограничья, протянувшейся от Миссури до Арканзаса и нашпигованной агентствами и миссиями, как колбаса кусочками мелкого жира.
Главой нашей команды был комиссионер Пит Питерсон. Он утверждал,
Другой спутник мой был Дик Диксон, англичанин, но только по рождению, а не по месту жительства. Изъездив многие земли и многие государства, он стал некоторым образом всемирным гражданином и нисколько не чувствовал себя стеснённым ни в какой обстановке. Он занимался всем, что попадалось ему под руку: ботаникой, зоологией, музыкой, жуками, бабочками, девочками, но никогда – мальчиками, даже если того требовала мода. Он был при всём ещё и отменным наблюдателем человеческих характеров, поэтому регулярно заносил свои мысли в толстую тетрадь, с которой не разлучался ни в туалете, ни даже в бою. К этому надобно прибавить и его неутомимость и постоянно излучавшееся из него чувство счастья, особенно заметное на охоте, когда он не попадал в цель и радовался ещё одной сохранённой им жизни. Не было среди нас никого более деятельного и весёлого, чем Дик Диксон. Я и комиссионер Питерсон единодушно прозвали его Графом, и хотя Диксон не обладал графским титулом, он не обиделся на нас.
Третий мой товарищ по странствованию был провожатый Диксона и путешествовал с ним наподобие того, как Санчо следовал всюду за Дон Кихотом. То был молодой господин из Швейцарии, лет не более двадцати, с дарованиями и с благородством духа, но с таким невероятным легкомыслием, что готов был ринуться в самое глупое приключение. Звали его Базиль, просто Базиль.
Описав этих моих спутников, я не смею умолчать и об одной персоне, хоть и невысокого происхождения, но крайне важной по, если так можно выразиться, всеохватности его обязанностей. Я говорю о нашем конюхе, оруженосце, поваре, устроителе палаток и так далее и тому подобное. Надо прибавить, что человек этот не пропускал ни единого случая вмешаться во что бы то ни было и тем самым являлся почти всегда помехой нашему обществу. Это был низенький, черноволосый, сухой, как спичка, французский креол [29] по имени Антуан; мы же звали его за тёмную иссушенную кожу просто – Горбушка. Ведя кочевую жизнь, он жил то среди белых, то среди индейцев, при этом заезжая в самые отдалённые племена, с которыми чистокровные белые люди не имели никаких отношений.
Мы нашли нашего Горбушку в Сент-Луисе, возле которого он владел небольшим земельным участком, где осела его жена-индеанка и целый выводок ребятишек. Что до его жены, то у него, как признавался сам Горбушка, насчитывалась не одна супруга – что ни племя индейцев, то очередная жена.
– Так уж выходит, – рассказывал он, потирая коричневую от загара шею, – и не моя в том вина, джентльмены. Но они сами бросаются на меня. Какая-то во мне жеребячья сила сокрыта.
В самом деле, если верить всему, что понарассказал про себя этот бродяга, то можно сделать вывод, он был начисто лишён нравственности, не имел ни касты, ни веры, ни родины, ни даже родного языка, так как речь его представляла собой смесь английских, французских, оседжских и поунийских слов. Ко всему указанному надо добавить, что он был безбожный хвастун и первостатейный лжец. Забавно было слушать, как он хвастал и хвалился своими гнусными делами. Особенно забавными были его повествования о том, сколько ужасных опасностей ему удалось вынести в охотничьих и военных походах. Он всегда говорил очень быстро, но иногда вдруг останавливался, будто подстреленная на лету птица, вздрагивал и хватался за грудь, как если бы что-то попало ему в горло. После этого он молчал некоторое время, вываривая что-то в своей лохматой голове. Затем вдруг из него начинала извергаться лавина вранья, абсолютно бесконтрольного и беспардонного, но тем более забавного.