Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Я слышу слова «Горючее вытекает!» Бог мой, только утечки топлива нам и не хватало! Я вижу блестящие разводы, змееподобные узоры в духе Art Nоuveau, мраморный обрез бумаги, исландский мох…
Я пытаюсь успокоить себя. Течение — оно может выручить. Подхватит переливчатое маслянистое пятно, унесет его за собой и рассеет.
Но что толку? Томми хорошо знакомы с течением. Тут они у себя дома. Они учтут его в своих расчетах, они ведь не вчера появились на свет. Кто знает, сколько горючего вылилось из наших цистерн. Но если вытекло много, может, оно и к лучшему. Чем больше, тем лучше: Томми решат, что они действительно прикончили нас. Вот только
Снова внутри меня поднимается невообразимая круговерть. Я хочу на волю, вырваться из окружающих меня стальных джунглей труб и механизмов, сбежать от ставших абсолютно бесполезными клапанов и устройств. Внезапно на меня находит приступ горького цинизма. В конце концов, этого ты и хотел. Тебе до зарезу надоела спокойная жизнь. Ты пожелал испытать немного героизма для разнообразия. «Чтобы однажды встать перед неотвратимым…» Ты был опьянен подобными желаниями. «…Там, где матери не будут опекать нас, где нам не встретится ни одна женщина, где царит только реальность, суровая во всем своем величии…» Ну, вот это она и есть — та самая реальность.
Я не могу дольше выносить такие мысли. Во мне уже нарастает чувство жалости к самому себе, и я замечаю, что бормочу себе под нос:
— Срань, срань господня!
Скрежет их винта такой громкий, что никто не может слышать меня. Мое сердце готово выскочить из глотки. Череп готов расколоться на части.
Ждать.
Кажется, что-то слегка царапает вдоль всего корпуса лодки — или у меня начались галлюцинации?
Ждать — ждать — ждать.
Доселе я никогда не знал, что такое — не иметь в руках никакого оружия. Ни молотка, чтобы обрушить его на чью-либо голову, ни гаечного ключа, чтобы всем своим весом вложиться в силу его удара.
Этот витшивитш наверху ничуть не ослабевает. Просто не верится! Почему до сих пор не было Асдика?
Может быть, у них нет его на борту. Или, может, мы лежим в углублении? Оказались в таком положении, что они не могут обнаружить нас? В любом случае, мы приземлились не на песок, это точно. Стон и скрежет были вызваны тем, что нас протащило по скалам.
Командир громко втягивает воздух, затем бормочет:
— Невероятно! Спикировал точно на нас, прямо из темноты!
Так он, значит, размышляет о самолете.
Я задерживаю дыхание, сколько в силах выдержать, затем делаю судорожный вдох. Мои зубы раздвигаются, и единым хриплым вздохом я до краев наполняю себя воздухом. Снова задерживаю дыхание, сжимаю воздух, который внутри меня, и проталкиваю его вглубь — моему горлу опять не хватает воздуха.
Когда грянут бомбы? Как долго еще эти свиньи намерены забавляться с нами? Мой желудок сжимается. Им не надо даже выстреливать бомбы при помощи пускового устройства. Достаточно просто скатить жестянку за борт — очень просто, словно ненужную бочку.
С кормы на пост управления шепотом передаются рапорты. Кажется, Старик не обращает на них никакого внимания.
— …обычная авиационная бомба — контактный взрыватель — прямо рядом с лодкой — на одном уровне с орудием — невероятно — в такую темень — и тем не менее! — слышу я его бормотание.
Сумасшествие было гнать нас в эту трещину между двумя материками. Это не могло кончиться ничем хорошим… Каждый мог понять это. И Старик это знал! Знал все это время, с того самого момента, как по радио приказали прорываться. Как только он прочитал ту радиограмму, он знал, что мы наполовину обречены. Именно поэтому он и хотел высадить нас двоих на берег в Виго.
Что
Все, кто находятся на посту управления, слышат его слова:
— Какая вежливая компания — у них там, наверху, победный парад!
Его ирония оказывает влияние на людей. Люди поднимают головы, начинают шевелиться. Постепенно работа на центральном посту возобновляется. Сгорбившись, ступая на цыпочках, двое моряков пробираются на корму, огибая встречающиеся на пути препятствия.
Я отрешенно взираю на Старика: обе руки глубоко засунуты в карманы подбитого мехом жилета, правая нога — на ступеньке трапа. Вырванный из темноты лучом фонарика, он виден всем и каждому, и заметно, что он ведет себя так же, как и всегда. Он даже демонстрирует нам снисходительное пожатие плечами.
Где-то гремят инструментами.
— Тихо! — тут же одергивает их командир.
Из трюма доносится бульканье. Оно началось уже давно, но я сейчас впервые обращаю на него внимание. Я вздрагиваю: мы лежим неподвижно. Почему же в трюме булькает? Черт, похоже, уровень воды под пайолами поднимается.
Старик продолжает представлять нашему вниманию весь репертуар своей героики:
— Они беспокоятся о нас. Чего нам еще желать?
Затем ужасное завывание винтов начинает стихать. Никаких сомнений — они уходят. Командир поворачивает голову то в одну сторону, то в другую, чтобы лучше слышать замирающий звук. Только я собрался вздохнуть полной грудью, как свист винтов возвращается назад с прежней силой.
— Интересно, — замечает Старик и кивает шефу.
Из их перешептывания я разбираю лишь:
— Не выдержали… утечка топлива… да…
Затем Старик шипит штурману:
— Как долго они уже крутятся на своей карусели?
— Целых десять минут, господин каплей! — шепчет Крихбаум. Он не сдвинулся, чтобы ответить, лишь едва заметно повернул голову в сторону.
— Дай бог им здоровья! — говорит командир.
Только теперь я замечаю, что второго инженера здесь нет. Вероятно, он отправился в кормовой отсек. Там, похоже, вышло из строя все, что только можно, но и из носового тоже поступили катастрофические рапорты. Я расслышал не все из них. Какое счастье, что у нас на борту два инженера. Такое редко случается: двое на одной лодке. Повезло — нам повезло! Мы падаем на дно, а милостивый Боже подбрасывает под наш киль лопату песка. И в довершение всего — два инженера. Нам везет как никогда — как утопленникам…
Старик придает своему лицу соответствующее выражение:
— Где второй инженер?
— В машинном отсеке, господин каплей!
— Пусть проверит аккумуляторные батареи.
Внезапно кажется, будто во всех отсеках одновременно наступает чрезвычайная ситуация. Я обращаю внимание на пронзительный свист, который уже какое-то время звучит в моих ушах. Его источник находится, по-видимому, в дизельном отделении. Течь. Наш дифферент — на корму. Мы, конечно, ударились носом о грунт, но корма заметно перевешивает, значит, вода прибывает в кормовом отсеке. Почему не удифферентовать лодку на нос? В нормальных условиях мы уже должны были бы запустить трюмные помпы. Но основная трюмная помпа вышла из строя, да и смогла бы она вообще действовать при огромном внешнем давлении? Триста метров! Ни одна лодка еще не бывала на такой глубине! Наша помпа явно не предназначена для нее. Я смотрю сквозь люк назад, на корму. Что — то не так в унтер-офицерском отделении? Почему там столько людей? Аварийное освещение… ни черта не видать.