Подменный князь. Дилогия
Шрифт:
И что грозный бог по имени Перун требует для себя крови жертв — в этом не было для здешних людей ничего удивительного. Бог помогает в битве, позволяет получить богатую добычу, а за это он требует жертвы — человеческой крови. Разве это несправедливо? Баш на баш, натуральный обмен: о морали тут речи не шло.
Я подошел к Любаве, которая успела к тому времени привести в чувство свою госпожу и возле которой оставалась.
— Кто ты? — спросил ее приблизившийся Блуд. — Что ты тут делаешь, возле моей новой рабыни?
— Я была ключницей князя Рогвольда, —
В ее голосе промелькнула надежда. Любаве казалось, что если Рогнеда осталась в живых, то и все остальное может перемениться.
Блуд усмехнулся.
— У рабынь не бывает служанок, — заметил он. — И моей новой рабыне ты не нужна. Возьмите ее и отведите в лодку, — обратился он к двоим слугам, сопровождавшим его. Рогнеду повели в сторону реки, Любава побрела следом.
В этот момент Блуд заметил меня и наши взгляды вновь скрестились.
— А, это ты, — произнес боярин, разглядывая меня вновь. — Тебе понравилось жертвоприношение? В стране, из которой ты пришел, так делают?
Я отрицательно покачал головой.
— А какие болезни ты умеешь лечить?
На этот раз пришел мой черед усмехнуться. Чисто профессиональное, ничего личного. Просто уже многократно пришлось убедиться в том, что профессия врача неизменно вызывает живой интерес почти у всех. Каждый человек либо сам чем-то болен, либо болеют его родственники. Тема болезней и их лечения не чужда ни одному человеку, в каком бы месте или времени он ни жил.
И где бы ты ни оказался: в поезде, в компании знакомых или малознакомых людей, но стоит сказать, что ты врач, и вопросам к тебе не будет конца. Лучше уж вовсе не признаваться.
Однако сейчас я понимал, что именно медицина может помочь мне. В этом мире мне, для того чтобы выжить, нужно было как-то выделиться, доказать свою полезность. А в противном случае не вечно же будет мне везти, а от ружья не много толку, если удача отвернется от меня.
— Каждая болезнь требует разного лечения, — осторожно сказал я. — Все люди болеют по-разному. Кого-то можно вылечить, а кого-то нет.
— Странно ты говоришь, — покачал головой Блуд. — Сколько встречал я в жизни лекарей, и каждый клялся, что умеет лечить все. А ты сам признаешься, что не все можешь. Какой же ты чародей?
— Я не чародей, а просто лекарь, — ответил я, стараясь правильно подбирать слова. — Могу определить, какая у человека болезнь, и придумать, какими средствами можно вылечить ее или хотя бы облегчить.
— Твоя речь похожа на то, как говорят лекари в Царьграде, — с сомнением в голосе сказал боярин. — Мне приходилось там бывать, и не раз. Византийские лекари говорят, как ты. Признайся мне — ты из Византии?
Когда же я помотал головой, Блуд произнес внушительно:
— Зайди ко мне в Киеве. Может быть, ты мне пригодишься. Тем более что мальчика, которого ты вылечил, все равно уже больше нет в живых. Вольдемару ты теперь вряд ли понадобишься: он еще не в том
— Для этого мне еще придется оказаться в Киеве, — осторожно проговорил я. — Как я видел, город будет обороняться, и войска там много.
— Ну да, — кивнул боярин, а потом загадочно улыбнулся: — И все-таки я думаю, что в Киеве ты скоро окажешься. И придешь ко мне.
Он повернулся и пошел в сторону Днепра, где его, видимо, поджидала лодка, в которую уже была отведена Рогнеда.
Глава 2Любовник
Любава казалась безутешной. Мы встретились с нею возле костра, где сидели уже знакомые нам воины, среди которых мы находились все последние дни. На праздничный ужин сегодня был густой суп из баранины и собранных в поле овощей — капусты, брюквы, репы и моркови. Я понял, что баран был из тех, что мы везли с собой на струге. Оказавшись в виду Киева, воины решили заколоть всю привезенную живность и съесть ее. Хранить припасы было больше не надо: впереди битва за город и победа, а значит, к услугам победителей окажутся все богатства Киева, включая еду. А если случится поражение, то мертвым все равно не нужно съестное…
К тому времени мы с Любавой уже успели обзавестись личными деревянными ложками большого размера, как здесь было принято. Ложки я сам выточил на одной из стоянок, и немало этим гордился, чем вызвал удивление Любавы — по ее представлениям, каждый человек вырезал себе ложки с самого детства, и в этом не было ничего особенного. Но для меня это была одна из первых маленьких побед.
— Больше я никогда ее не увижу, — сокрушалась Любава, думая о том, что ее бывшая хозяйка, едва уцелев от смерти, вновь попала в рабство уже к другому человеку. И будет ли Блуд более милостив к ней, чем Вольдемар?
По мне, так Блуд просто не мог быть хуже Вольдемара. Потому что ничего хуже быть не может. Но когда я сообщил это свое умозаключение девушке, она снова разрыдалась.
— Может, — сказала она сквозь слезы. — Всегда может быть хуже. Ты просто не знаешь, потому что ты очень наивный и простой человек.
Услышав эти слова, я смог лишь пожать плечами и улыбнуться. Наверное, Любава по-своему права. С ее точки зрения, я — совсем простак. Даже, вероятно, недоумок. А как же иначе? Ведь я не знал и не умел самых элементарных вещей…
О только что закончившемся жертвоприношении никто не говорил: воины сидели вокруг костра и молча хлебали похлебку, изредка обмениваясь замечаниями, которые, впрочем, были нейтральными.
Что ж, я их прекрасно понимал. Мальчик Всеслав был у них на попечении в течение нескольких дней пути. Все видели, как мучительно он поправлялся после своего ранения, как хлопотала вокруг него Любава. Может быть, глядя на него, кто-то вспоминал своего оставленного дома младшего брата или сына. А теперь мальчика просто тупо зарезали у них на глазах. Чтобы умилостивить Перуна…