Подменный князь

Апраксин Иван

Прозвучавшие слова показались мне достаточно рассудительными, чтобы продолжать диалог. Но не тут-то было – в следующий миг воин бросился на меня и попытался полоснуть ножом по лицу.

К счастью, мне удалось увернуться, отскочив далеко назад. Нельзя было принимать открытый бой с этим человеком – слишком уж предсказуемым был результат. Да и куда я против грозного ножа?

Увидев, как я проворно отскочил, насильник засмеялся, и спрятав нож обратно за кожаный пояс, обернулся к пытавшейся подняться с земли Любаве.

–

Куда? – крикнул он, схватив ее за распущенные волосы. – Ложись назад! Вон куда твой защитник убежал.

Он указал на меня, вернувшегося к костру, и неправильно расценил мои действия. В следующую секунду я поднял с земли ружье…

Передо мной была сложная дилемма. Стоило ли пускать в ход оружие, да еще огнестрельное? Надо ли так страшно рисковать сейчас?

В конце концов, я ведь не знаю здешних нравов и обычаев. Очень может быть, что если женщина оказалась в войске, то она должна принадлежать всем желающим. А почему бы и нет? Ведь законные жены, вероятно, действительно сидят по домам.

Да и сама Любава…

«Сейчас она кричала и отбивалась, – думал я, – но кто знает, как она на самом деле отнеслась бы к насилию? Она ведь не человек нашего времени, у них тут должны быть свои собственные понятия о женской чести. С какой простой и откровенностью рассказала она мне накануне о том, как «любилась» с княжеским сыном…»

Но потом я вспомнил отчаянные глаза Любавы и то, как безутешно она зарыдала, увидев свою молодую госпожу, влекомую на поругание. Нет, наверное, обычаи обычаями, а к такому насилию женщины непривычны во все времена.

Кроме того, действовать я был обязан. Оказавшись в агрессивной воинственной среде, я должен был отвечать на агрессию. Брось я сейчас Любаву, отступись от нее, и уже завтра со мной самим сделают еще что-нибудь похуже – это закон звериной стаи.

Ружье было заряжено еще накануне. Я поднял его и навел стволы на воина, уже успевшего повалить Любаву вновь на землю и устраивавшегося на ней. Теперь она даже не сопротивлялась, а лишь отвернув в сторону лицо, смотрела куда-то вбок.

– Встань и отойди от нее, – скомандовал я воину, но тот уже уверился в моем бессилии, а вид ружья ему ничего не говорил. Подумаешь, какая-то странная железная палка.

«Жаль, что заряжено жаканом, – подумал я в последнее мгновение, целясь насильнику в ногу. – Дроби вполне достаточно было бы. А теперь придется ногу отнимать».

Я выстрелил, и от грохота все вокруг вскочили. Воин попытался подняться, но не смог. Он повалился вбок, хватаясь руками за рану в голени.

Никто не понял, что именно произошло. Ошеломленные воины переглядывались, косились на меня и кричали о чем-то. Несколько товарищей подошли к раненому и принялись осматривать его.

Рана в ноге выглядела совсем не страшно в сравнении с теми ранами, которые наносились тут мечами и топорами. Так, небольшое кровоточащее отверстие…

Любава отбежала в сторону и пыталась трясущимися

руками стянуть на груди разорванное платье.

– Как ты это сделал? – спросил Вяргис, приближаясь ко мне и с опаской глядя на ружье в моих руках. Он как-то связал в своем сознании странные железные палки и ранение, нанесенное его воину.

От ответа на этот вопрос могла зависеть моя жизнь. А какой ответ будет для меня благоприятным?

– Я поразил твоего человека из оружия, которое принес с собой из моей страны, – стараясь выражаться помягче, медленно проговорил я.

– Ты поразил его громом?

– Нет, – сказал я, решив, что врать не стоит. Мне, может быть, придется провести в этом мире еще много времени, и ложь дорого обойдется впоследствии. – Я поразил его маленьким куском металла, который вылетел из этой вот трубки с очень большой силой. А гром – это просто шум, с которым металл вылетел наружу. Такая штучка может пробить любую кольчугу.

Вяргис качнул головой:

– Кольчугу может пробить и стрела, выпущенная из хорошего лука. Но стрелу я вижу, а твой кусок металла… Где он?

– В ноге, конечно, – ответил я. – Если хочешь, я могу его вынуть. Только я хочу, чтобы никто из твоих людей больше не приставал к моей подруге.

Вяргис остался спокоен.

– Ждан сам виноват, – произнес он. – У вас был бой, и ты победил.

Ага, очень хорошо! Мой выстрел был признан боем, поединком, в котором я поразил врага. Это была хорошая новость, а плохую новость Вяргис сообщил мне тотчас же.

– Теперь девушка опять твоя, – сказал он миролюбиво. – До тех пор, пока ее не захочет отобрать у тебя кто-нибудь еще.

Любава приблизилась ко мне и встала рядом. Она еще вся дрожала, и я, поддавшись внезапному порыву, крепко обнял ее за плечи, прижал к себе. Я вдруг понял все, как-то одним махом охватил в своем сознании, где я и что произошло. До этого, весь предыдущий день до меня не доходило со всей ясностью и простотой то, что докатило только сейчас.

Накануне я действовал во многом механически, как бы плыл по течению событий, следуя за обстоятельствами. Наверное, последняя встряска с Жданом и моим выстрелом в него, сделанным от полного отчаяния, поставила все на свои места.

Где я оказался? Что со мной? Для чего это и ради чего? Кто даст ответ?

Мир, где я оказался, совсем не похож на мой. И далеко не только тем, что здесь нет автомобилей и аспирина, мобильников и пистолетов. К этому как раз еще можно было бы привыкнуть, но дело обстоит значительно хуже. Мир этот не похож во всем. Люди здесь по-иному мыслят, иначе общаются друг с другом, здесь царят непривычные и непонятные мне законы жизни.

Это далекое прошлое? Или одна из параллельных реальностей? Этого я определить не мог. Но ясно было, что мир этот – языческий, с чуждыми мне нравственными законами, с непостижимыми для меня понятиями о добре и зле.