Подметный манифест

Трускиновская Далия Мейеровна

–  И для чего ты мне эти старые побаски пересказываешь?
– спросил Каин.

–  А ты послушай, Иван Иванович, с тебя не убудет. И сильно голштинцам хотелось перевернуть в Петербурге все вверх дном. А один оказался шустрее прочих, по прозванию - Брокдорф. Он даже мне запомнился - меня тогда как раз в Петербург, в полк привезли, и все это я своими ушами слышал. Петр Федорович тогда числился подполковником моего полка - Преображенского то бишь. Брокдорф же подговорил его выписать из Голштинии взвод солдат, а когда они прибыли - подполковник наш возьми да обрядись в голштинский мундир! Сие было всему Преображенскому полку за оскорбление… Ладно. Вот теперь слушай внимательно.

–  Да я и

так уши развесил, - буркнул собеседник.

–  Когда стало известно, что в башкирских степях объявился самозванец, Шварцев подручный Кондратий сказал, что встречал-де на улице Брокдорфа. Здесь же, в Москве, чуть ли не на Тверской. А Карл Иванович у нас мужчина основательный, запомнил. Когда же мы с ним толковали, кому выгодна смута, то первыми он тех обиженных голштинцев назвал. Брокдорфа нам тогда, осенью, изловить не удалось. Ловили других смутьянов. Он же как сквозь землю провалился. И дал о себе знать уже зимой - когда по мне стреляли… не радуйся, Иван Иванович, даже не оцарапало. Сам знаешь, кого мы подобрали потом. Я думал - еще стрелять станут, ан нет, притих вражина. И только после Пасхи дал о себе знать - попытался своего немца из моего дома вытащить. Я не сразу понял, отчего между этими событиями столь долгий срок, но потом сообразил. Брокдорф появлялся, когда самозванцевы войска одерживали победы и могли повернуть на Москву. А когда оные войска отступали - и он исчезал. То бишь, оба раза, и зимой, и летом, он прибывал как вестник, гонец, чтобы тут все подготовить. Зимой, вишь, решил, что обойдется Москва и без обер-полицмейстера. Летом же все так быстро свершилось, что ему уж не до меня стало.

Каин молчал и ухмылялся. Он всем видом показывал: ну и ахинею же ты несешь, господин обер-полицмейстер…

–  И тут-то он допустил ошибку. То, что Брокдорф связался с князем Гореловым, возмечтавшим присесть краешком задницы на российский трон, то, что он связался и с молодым графом Ховриным, на коем уже клейма ставить негде… - выпалив это, Архаров замолчал на единый миг, необходимый чтобы убедиться - имя Ховрина, оказывается, можно произносить и не ощущать при сем неловкости, и продолжал: -… так то еще полбеды. А беда - что он ночью увязался за князем, когда от того невеста сбежала. В его-то годы следовало быть умнее и, уж коли затеял государственный переворот, не корчить из себя а-ван-турь-ера.

Слово презентовал Клаварош - но выговорить так, как выговаривал он, Архаров не умел.

–  Мой Федька до той беглой невесты князя с Брокдорфом не допустил, сцепился с ними, а детина он крепкий и ловкий. Каким-то манером он выбил у Брокдорфа шпагу. Потом ее ко мне в кабинет притащили. А шпага приметная. К эфесу, Иван Иванович, орден привинчен - анненский крест. Придумал привинчивать крест наследник-цесаревич Павел Петрович, а награждал им тайно. И мы, на ту шпагу глядя, догадались - тот, кто ее потерял, в столице был к Павлу Петровичу вхож и его доверие завоевал. А лучший способ завоевать его доверие - говорить с ним о том, что покойный батюшка-де жив. Дорожку же к наследнику проторить не так просто - ходы знать надобно. Это мог сделать лишь человек, многих знающий при дворе, действительно близкий к покойному государю и умеющий сие доказать… Вот так все на Брокдорфе сошлось. Остальное было просто - я узнал, кого из немецких докторов он к своей афере привлек, и просто-напросто послал туда своих архаровцев. Без всяких погонь, чего коням ноги зря бить? Присматривали за тем доктором, пока к нему Брокдорфа с перебитой спиной не притащили. И тут, любезный Иван Иванович, твои молодцы, которые тоже весьма ловко слежку вели, чуть погодя взяли сразу троих - Брокдорфа, доктора Лилиенштарна и его служителя. Взяли да и утащили в тайное место - в подвал, что ли? Мои же молодцы весьма разумно

не стали их отбивать, а выследили и доложили - в Трехсвятительском-де добыча неведомо зачем спрятана. Дай, думаю, посмотрим - кто тот похититель, э?

Архаров редко произносил столь длинные речи, но сейчас ему доставляло скверное удовольствие дразнить Каина - Каин же вынужден был бы терпеть, даже коли бы Архаров вздумал читать ему вслух медицинское сочинение на латыни.

–  Уж не тот ли, мыслю, что запер в Лефортове молодого графа Ховрина?

Каин молчал.

–  Иван Иванович, ты нам не надобен, - сказал Архаров.
– Ты в игру сыграть хотел, да одного не знал… А чего - того я тебе вовек не скажу. Коли хочешь - ступай, никто тебя не держит.

–  Ну что ж, промахнулся, - отвечал Каин.
– Стар, видать, стал. Ты-то, сударь, в силе, а я уж нет. Прощай.

Он встал и пошел прочь из кабинета.

Встал и Архаров. Позволив Каину уйти, он подождал несколько и вместе со Шварцем вышел на крыльцо.

Каин уже успел убрести по Мясницкой довольно далеко.

–  Иван Иваныч!
– заорал обер-полицмейстер, а глотка у него при нужде была мощная, недаром столько лет школил молодых солдат на полковом плацу.
– Стой, Иван Иваныч!

Каин обернулся. Архаров махал ему рукой. Старый маз неторопливо пошел обратно к полицейской конторе, всем видом показывая: не приказу подчиняется, а лишь своему хотению.

Когда он подошел, Архаров заговорил уже обыкновенным голосом:

–  Куда теперь, Иван Иваныч?
– спросил он.
– Ведь оставаться, поди, не хочешь?

–  Не хочу, - согласился Каин.

–  В последний раз, выходит, видимся?

–  Выходит, так.

–  А ну, крестись!

–  Вот те крест, - и Каин наложил на себя скорое, не больно проникнутое святостью, однако имеющее силу крестное знамение.

Архаров усмехнулся - вот теперь-то и следовало нанести последний, победительный удар.

–  А коли так - забирай, Иван Иваныч, своих дружков. Думаешь, я не знаю, зачем ты пленников брал и на кого их обменять думал? Забирай, Бог с тобой! Мне они тут не надобны.

Архаров посторонился, и из дверей вышли гуськом Камчатка, Мохнатый, дед Кукша, Бабай, Еж, Бухарник.

Шли старики, уже мало на что пригодные, шли шуры и мазы давнего времени, желавшие одного - достать припрятанные денежки и жить потихоньку на покое, замаливая грехи и балуя пряничками чужих внучат. Который прихрамывал, который охал, держась за поясницу - в Шварцевом хозяйстве было сыро, особливо в нижнем подвале, да и спать горемыкам пришлось отнюдь не на пуховиках. Огромного Камчатку аж пополам сложило. Один лишь дед Кукша был бодр, хотя и угрюм.

Последним с крыльца спустился Шварц - и вместе с былыми шурами и мазами оказался рядом с Каином.

–  Всех, всех забирай, - повторил Архаров.
– Деда Кукшу я бы и оставил, да пусть сам решает. Ну, по-честному ли я с тобой обошелся?

Каин усмехнулся.

–  Кто ж тебя, талыгайко, таково налузнил?

–  Да бас и налузнил, - и Архаров произнес наконец слова, на которых держался все эти дни, как повисший над пропастью держится на одном персте, пока ногами не нашарит трещину или выступ: - Потому что они - крысы, а я - кот. Э?

Каин вздохнул и покачал головой.

Архаров стоял на крыльце один - да и не нужна была ему свита, чтобы старый маз почувствовал его силу, почувствовал не в словесном поединке и даже не в кулачном, а в веселом бесстрашии, о котором, глядя на обер-полицмейстера, мало кто бы догадался.

Вот теперь только и стало ясно, кто одержал в споре победу и чья теперь Москва.

–  Похряли, мазурики, - сказал Каин былым дружкам.

Архаров заглянул в дверь и махнул рукой, что означало: выходите, братцы, дело есть.