Подноготная любви
Шрифт:
Ал с Галей дошли до перекрёстка, не торопясь дождались, когда пройдут все машины, и, так же не торопясь, пошли дальше. И вдруг Ал почувствовал, что идущая с ним в ногу женщина такая родная-родная, как никто. И — на удивление — с ней можно было разговаривать!
— Интеллект у тебя — ноль, — вздохнув, сказал он.
V
К телефону подошла Галя.
— Я вчера не был на занятиях, — сказал Ал оправдывающимся тоном, — потому что немного приболел. Даже на работу не ходил. И сегодня не пошёл.
— Нам нужно встретиться, — нарушил ритуал обсуждения
— Когда? — удивился Ал.
— Прямо сейчас. По делу.
— Ох, — судорожно вздохнул Ал. — Но я сегодня собирался на лекцию. По четвергам вечером в Пушкинском западноевропейская живопись. Сегодня — Энгр. Жан Огюст. Ему Наполеон позировал.
— Я ночь не спала… Всё плакала-плакала…
— Почему?
— Из-за тебя. Всё думала, думала… Нужно встретиться. По делу.
«По делу? Какое может быть дело? — подумал Ал. — Ах, ты!.. Назвался психотерапевтом, полезай в кузов… Только ни в коем случае её не надо домой пускать и к ней не заходить… Кто их знает, этих оккультисток».
— Что бы там ни было, нам нужно встретиться сегодня, — настойчиво повторила Галя. Но не без интонации просьбы.
— В метро Вас устроит?
— Да.
— На полпути?
— Да.
— Ветка у нас одна. Называй станцию.
— «Проспект Мира».
«Ого, — подумал Ал. — Ничего себе полпути! Ей — три остановки, а мне вон сколько!»
— Хорошо, — сказал он. — Во сколько?
— Лучше всего прямо сейчас.
…Если сказать, что остаться с ним наедине она боялась, то это будет неверно; скорее, опасалась. Кто его знает, ведь незнакомый, в сущности, мужчина. Но иначе поступить не могла и успокаивала себя мыслью, что собирается устроить ему какую-то проверку…
— Ну вот, — сказал Ал, когда они встретились, — а я и забыл, что на этой станции нет скамеек. Может, проедем на следующую?
— Лучше подымемся наверх, — сказала Галя. И никаких улыбок.
Ал было замялся, но Галя уже направилась к выходу…
Они поднялись наверх, пересекли одну улицу, потом другую. И тут Ал по уверенному её шагу стал понимать, что она не просто так прогуливается, не решаясь заговорить о том, что у неё болит, а куда-то целенаправленно идёт. Он только собрался спросить куда, как Галя, как будто прочитав его мысли, спросила:
— А Вы бывали когда-нибудь в каморке папы Карло?
— Что-о-о?!!
— Так я Вам сейчас её покажу.
«Что за папа Карло? — в замешательстве подумал Ал. — Главарь какой-нибудь банды? Тот, который длинные носы поленам вырезает?»
— Только Вы не пугайтесь, — продолжила Галя, — в этой каморке ничего нет.
Ал ещё раз сбился с шага.
— В каком смысле? — спросил он. — В каком смысле ничего нет?
— Мебели нет. Даже сидеть не на чем. — Совсем недавно, когда Гале, наконец, удалось добиться, чтобы вывезли складированную в комнате мебель, и она — после того, как они с братом заново побелили потолок и поклеили хоть и простенькие, но чистые новые обои, — она, отмыв дочиста пол, даже глубоко-глубоко вздохнула: «Ну вот, теперь начинается новая жизнь!» И с чего она была так в этом уверена?
«Нет мебели, — подумал Ал. — Значит, видимо, нет и банды. А что тогда есть?» Ему представилась металлическая старинной работы винтовая лестница, уходящая вниз, вниз…
— Интересно, — сказал Ал, — если это каморка, то нет ли там часом холста, на котором нарисован очаг, в нём огонь, а над огнём — вертел, на
Галя рассмеялась.
— А за холстом — заросшей паутиной дверки, за которой начинается подземелье с сокровищами?
— Там действительно есть подпол. Большой. Под всем полом, а может, ещё больше. Только я в него никогда не спускалась. Вот было бы смешно, если там и правда есть сокровища?..
Но Ал не рассмеялся. Опять её слова были для него полной неожиданностью. И он замолчал, так же, как и в азиатских горах, просто приготовился действовать в зависимости от складывающихся обстоятельств. Дом, к которому его подвела Галя, оказался старинный, трёхэтажный, и, если бы не занавески в некоторых окнах, он бы, верно, принял его за брошенный. Такой старый и притом давным-давно не ремонтированный дом, наверное, один на всю Москву. Галя достала из сумки ключ и открыла дверь на первом этаже. За ней оказался коридор. Никого. Тем временем Галя подошла к ещё одной давно не крашенной двери, снизу почему-то заложенной двумя рядами кирпичей, и стала их разбирать. Ал за последние десять-пятнадцать минут успел наудивляться вдосталь, чувство это притупилось, и он просто ждал, когда Галя эту дверь отопрёт.
Для старой ободранной и заложенной кирпичами двери комната оказалась на удивление опрятной: ровный чистый и высокий потолок, свежие обои, а на полу — ни пылинки. Всё это Ал разглядел, когда Галя, достав из сумки три тонюсенькие церковные восковые свечи, — чтобы не связываться с соседкой по квартире с расчётами за электричество, ей проще было купить свечку, — стала по одной их зажигать и приклеивать воском: две на перевёрнутые стеклянные пол-литровые баночки, а поскольку их больше не было, то третью — на перевёрнутое блюдечко.
— Можно на пол сесть, — сказала Галя, — или я могу взять с кухни соседкины табуретки — на счастье, её дома нет.
— Лучше табуреты, — ответил Ал.
Сели.
— Можно мне Вам исповедаться? — помолчав, спросила Галя.
Ал тяжело вздохнул и согласился. А вздохнул он, и притом тяжело вздохнул потому, что один раз ему уже доводилось принимать исповеди. Это случилось в самый тяжкий год посткоммунистической России, когда продовольственные магазины были пусты и многие одинокие старые люди были попросту в преддверии голодной смерти. Два благотворительных общества — адвентистское (продукты и обслуга) и православное (помещение) — совместно организовали столовую для одиноких стариков, которые самостоятельно обслуживать себя не могли. На открытие бесплатной столовой должны были приехать с телевидения, кому-то надо было сказать короткую проповедь, все отказывались, и в итоге отправился Ал. Столь бурной реакции на своё десятиминутное размышление на евангельскую тему Ал не ожидал: многие прослезились и гурьбой бросились к нему с требованием принять исповедь. Ал пытался объяснить, что он вовсе не батюшка, — бесполезно. Всё равно, несмотря на его простой, хотя и строгий костюм, его признавали за батюшку, только какого-то необыкновенного — очень доброго. Пришлось под видом исповеди этих людей выслушивать. Более других запомнилась любовница председателя того самого православного благотворительного общества, с которым Ал открывал столовую: она рассказывала, какие через их общество проходят громадные деньги и как они их разворовывают. Она очень расстроилась, когда Ал, выслушав её, сказал, что ни он, ни кто другой из людей не с`илен прощать грехи, а только один Бог, и происходит это только при условии покаяния и оставления греха. Женщина ушла разочарованная: ни о том, ни о другом речи быть не могло, — и любовница председателя нисколько на этот счёт не заблуждалась.