Подноготная любви
Шрифт:
Здравые суждения в тексте дневника есть. Но, к сожалению, не только они. Чтобы была любовь, надо отказаться от любви — это странная мысль. Странная, разумеется, только для человека с неповреждённым телом сознания, мировоззрения и духа. Чтобы была полноценная любовь между мужчиной и женщиной, необходимо отказаться от «любви» болезненной, страстной, и тогда будет всё, прежде всего будет возможность подарить счастье своей половинке. С этим утверждением мы не можем не согласиться. Но у Толстого всё наоборот. Чтобы сохранить взаимоотношения с Софьей, которые он по недоразумению называет любовью, он отказался от Божеского, от Любви. И чувствуется в его записи некоторый оттенок обиженности:
Как
Что и говорить, мышление явно не «дважды два — четыре». Остаётся только удивляться, что после сорока восьми лет сборов, через 48 лет после первой брачной ночи, после которой он записал в дневнике: «Не она», — он из дома всё-таки ушёл. Вот только было ли это воплощением принципа «суббота в субботу»?!
Глава двадцать четвёртая
Отец Сергий
«Я разуверился в Евангелии за четыре месяца до своей смерти», — слова Толстого, записанные его личным врачом Душаном Маковицким, поражают!
Фантазия это или способность гения прозревать будущее?
В каком смысле разуверился? Есть ли основание полагать, что когда-то верил? Какого рода была эта вера?
Можно рассуждать так. Сам факт того, что человек смог в Евангелии разувериться, позволяет сделать определённые выводы. Разувериться в Евангелии в состоянии не все. Например, этого не в состоянии сделать ни сатана, ни увлечённые дьяволом ангелы: они Бога видели, они знают, Кто Есть Христос, и, зная Его, разувериться не в силах. Другое дело, что жить по законам Божьим они не хотят. Следовательно, разувериться может только тот, для кого Бог был не более чем умственным построением, построением, быть может, возведённым на фундаменте гипнотического внушения. Разувериться в Боге, Который Един только и производит в душе единственно значимые в этой жизни изменения, может только тот, кто Богу никогда не доверялся.
С другой стороны, Лев Николаевич признавал своим только то, что он напечатал. А от того, что за ним записывали, и от писем отказывался — чего только в письме не напишешь по слабости?! Скажем, 9 августа 1909 года по почте было получено письмо, судя по штемпелю, со станции Урюпинской:
«Милостивый государь Лев Николаевич! К глубокому нашему сожалению, ходят слухи, что вы, проездом по Балашово-Харьковской железной дороге, выдали жандармерии ехавших с вами в одном вагоне троих пассажиров, которые были арестованы, и им теперь грозит смертная казнь. Мы просим вас опровергнуть или же подтвердить этот слух корреспонденцией в газете „Современное слово“».
На конверте Лев Николаевич написал: «Выдал и получил за это вознаграждение 500 рублей».
Красиво построенный ответ. Тем более от человека, который приблизительно в это время отказался от гонорара в миллион рублей золотом за своё собрание сочинений. Отказался, чтобы издания его произведений были дешевле. Во фразе: «Я разуверился в Евангелии…» красота не меньшая, хотя и несколько более мрачноватая. Определённо, это причуда художника, поскольку до самого конца признаков подсознательного разочарования Толстого во
В произведениях Льва Николаевича, особенно поздних, отчётливо борются два начала: художник и проповедник (художественное и логическое — если не разные функции соответствующих полушарий мозга, то, во всяком случае, — разные акценты). Толстой-художник почти безупречен, то есть в художественном изображении судьбы героя обстоятельства и повороты его жизни следуют из предыдущих закономерно, — настолько закономерно, что могут служить учебником по психологии. Но в сферу деятельности Толстого-художника беспрестанно вторгается Толстой-проповедник, который, несмотря на некоторые удивительной глубины осмысления, Толстому-художнику противостоит. В результате детали судьбы человека, её эпизоды сменяли друг друга закономерно, но толкования некоторых деталей были неточны и ошибочны[9],в особенности, как только выходили за пределы явлений чисто психологических. Преклонение перед величием гения (а гений он уже хотя бы потому, что от общения именно с его текстами удивительным образом проясняется в голове, начинаешь ощущать изумительную мощь мысли, а потому хочется навести порядок в собственных убеждениях и собственной жизни, а главное — появляется ощущение, что верный путь есть и он доступен) — гения, глубже других заглянувшего в глубины нашей жизни, — Истину заслонять не должно.
Льву Толстому было уже более семидесяти лет, когда он написал своего знаменитого «Отца Сергия». Написано это произведение было в тот долгий период, во время которого писатель во многих своих произведениях усердно искал объяснения, почему он мог оказаться в браке с женщиной, столь ему по устремлениям чуждой. Он искал ту силу, которая принудила его оказаться с ней. Его метод был с пером в руках, только так он постигал закономерности этой жизни.
В «Отце Сергии» — судьба иеромонаха (то есть монаха не простого, а ещё и священника — он имел право отправлять в храме таинства), который стал, как и Софья Андреевна, целителем, чудотворцем, и ещё при жизни народом был признан святым. Признан ещё до того, как пал.
Будущий отец Сергий, князь Степан Касатский (Стива) по рождению к высшим придворным кругам не принадлежал, но всячески туда стремился. Князь был одарён от природы: он был высок, красив, страстен, и всякий, оказавшийся рядом с ним, чувствовал нечто такое, после чего приходил к выводу, что князь Касатский — породистый, родовитый, «достойный», попирающий остальных человек. Стива умел добиваться первенства во всём. Раз заметив за собой ошибку во французском, он выучил его настолько, что стал на нём изъясняться не хуже, чем на родном. Возжелав овладеть науками, он преуспел и в этом, став в военном корпусе, где он в то время учился, первым. И так во всём.
Стива Касатский был страстен и, в силу этого, Государя тоже обожал страстно. Страстно до полного самоумаления, настолько, насколько на то способны лишь те, кто всем своим естеством поглощены страстью быть выше всех и чувствуют к тому способности.
По окончании корпуса князь поставил себе целью взобраться ещё выше, то есть быть принятым в придворных кругах. Этого он мог достичь только женитьбой на девушке, которая принадлежала к этому кругу уже в силу рождения. Такую девушку Касатский себе выбрал, стал ухаживать за ней, даже страстно влюбился и, к удивлению своему, легко добился победы. Стива боготворил свой предмет, наверное, не менее, чем Государя, считая её образцом чистоты, возвышенности и невинности. Ей это было приятно, она желала выйти за него замуж и для достижения этой цели ей оставалось только рассказать своему жениху, что она уже не девушка, а некогда была любовницей Государя.