Поднять на смех!
Шрифт:
— Ну и настырный же ты старик! — не выдерживает Иван. — Да лодку хочу запереть, вот и все дела… — Тут он внезапно замолкает и оглядывается по сторонам. — А погода сегодня хорошая…
Оглядывается и дед. И не может понять, почему Иван на погоду перескочил. Погода хуже некуда: сизые тучи стелются низко, ураганный ветер гнет березы до земли, клубится над дорогой пыль. «Не с ума ли парень сошел?» — мелькает в голове деда.
— Подожди-ка, у тебя еще и лодка есть? — вслух удивляется дед. — Сколько лет живем в соседях, а об этом не слышал.
— Да что лодка… еще и нет ее… почти что договорился купить… — бормочет Иван,
— Не люблю я, Иван, по базарам шататься. А ты раз уж начал, то договаривай. Лодка у тебя моторная, что ли? Сколько лошадиных сил-то?
— Да какие там лошадиные силы… Кто их знает… Мне уже на обед пора, — говорит Иван и порывается уйти.
— А знаешь, что бывает, когда недоговаривают начатое? — хитро прищуривается дед. — Перед смертью язык заплетется, человек не может тогда и свое последнее слово сказать. Не я придумал поверье такое.
— Да ну тебя с твоими поверьями, некогда мне, — отмахивается Иван и спешит к своему дому.
Дед Василий тоже машет ему рукой и направляется к себе домой…
Так проходит день за днем. И вот новость: Иван продал мотоцикл и приехал на собственной «Волге». Не сразу заехал домой, сперва прокатился по всей деревне. Важно так, не спеша.
Дня три разъезжал по деревне Иван, красовался. За ним, конечно, ребятня гурьбой бегала. Просилась прокатиться на новой машине. Но сердце у Ивана тоже на ржавом амбарном замке, ключи к нему не подберешь.
— Не посажу, натопчете в кабине. Машина эва каких денег стоит, а деньги не рыбья чешуя…
А еще через неделю Иван вдруг пропал. День нет его, другой, третий. Что случилось? Оказывается, ниже по реке километров на двадцать темной ночью задержал его рыбнадзор, когда он мутил волжскую воду сорокасильным мотором. Там же в одном селе он сдавал пойманную рыбу ценных пород надежным людям, и через них осетры, судаки и жерехи центнерами уплывали на базары. Оттуда и текли денежки в широченный Иванов карман.
Теперь судить Ивана будут. И, надо думать, разлучат с каменным домом, гаражом, лодкой и машиной надолго…
Односельчане же, проходя мимо «виллы» Ивана с занавешенными окнами, припоминают его поговорку:
— Деньги, они, конечно, совсем не то, что рыбья чешуя. Да, видать, на них еще хуже, чем на чешуе, поскользнуться можно!
Перевод с чувашского А. Вихрева.
ПРОЧНАЯ СЕМЬЯ
Когда мы переехали в новую трехкомнатную квартиру, нашим соседом оказался мой старый знакомый, закоренелый холостяк Макар. Мы оба обрадовались. Я тому, что будет с кем иногда поболтать, вспомнить прошлое, а Макар тому, что иногда сможет забыться от своих холостяцких забот у нашего домашнего очага.
В гости он стал приходить частенько — видать, одному не так весело время коротать. А особенно привязался он к нашим детям — все конфеты носит. Носит-то носит, да неприятны его угощения: дает детям конфету, а в нашу с женой сторону бормочет: «Берите, детки, вот эти конфеты я по три рубля за килограмм брал… А вот вчера — так те четырехрублевые были…» Была у него такая слабость — вести счет каждой копейке и все в специальную книжечку заносить.
— Кто там? — спросила Маюк.
— Я, — ответил, рассказывают, Макар. — Бутылку-то пустую я забыл у тебя. Давай-ка ее сюда, как-никак еще не совместно нажитое имущество…
— Как это не совместно?! — закричала Маюк, не открывая дверь. — А закуска чья была? Посчитать, так ты мне еще должен.
Как они урегулировали этот конфликт, неизвестно, но, казалось, пойдут после этого «сапоги» в разные стороны. Но их скорее всего именно эта неразделенная бутылка и объединила.
Во всяком случае, проходит некоторое время, слышу однажды — стены-то тонкие! — за стеной голос Маюк. А потом как-то и сам Макар к нам пожаловал и… пригласил посидеть у них вечером, отметить бракосочетание. Надо же, сошлись все-таки! С тех пор дружба между нашими семьями вновь восстановилась. Правда, ненадолго…
За стеной все чаще и чаще вспыхивали скандалы. Особенно они полыхали в дни получек. И громче всего из общего шума в такие дни выделялись фразы: «Деньги должны быть в руках у мужчины!» и «Деньги должны быть в руках у женщины!»
Когда после этого раздавался звон разбитой посуды и крик: «Караул!» — жена посылала меня разнимать соседей. Скрепя сердце я шел, мне доставалось на орехи в одинаковой степени как от мужских, так и от женских рук, и я уходил, сердито повторяя известный афоризм о паре сапог.
Между тем дела у соседей шли хуже и хуже. Однажды Макар пришел домой позже Маюк и у закрытой двери услышал от нее сквозь замочную скважину: «Ночуй, жадина, на улице. Не пущу в квартиру!» Два часа Макар произносил у закрытой двери все нежные и ласковые слова, которые он знал, но Маюк оказалась человеком слова. Ночевать Макар вынужден был у нас… Зато на другой день он пришел раньше Маюк, и картина повторилась, с той лишь разницей, что теперь у нас ночевала Маюк.
Потом они на время поутихли. Мы уж подумали, что они взялись за ум, когда однажды в нашу квартиру позвонили, и на пороге предстал Макар. Перед собой, тяжело отдуваясь, он держал телевизор.
— Все! — сказал он. — Больше не могу! Развожусь… Припрячьте вот пока, пусть постоит у вас…
На другой день нас снова потревожил звонок. На этот раз звонила Маюк. В руках у нее была швейная машина…
— Не могу больше жить с таким скрягой, — сказала она, тяжело вздыхая. — Развожусь. Вот, припрячьте, пусть пока постоит у вас…
Так продолжалось несколько вечеров, Макар и Маюк таскали вещи, как трудолюбивые муравьи, и постепенно перенесли в нашу квартиру почти все. В последний день Макар тайком от жены принес вилки, а Маюк тайком от мужа — ложки.