Подняться на башню
Шрифт:
— Гельмар у них один, он будет и так утомлен долгим перелетом. Эти зверюшки нуждаются в длительном отдыхе, и скорее всего он откажется снова подняться в воздух, — блеснул познаниями Хёльв. — Так что погони мы можем не опасаться. Лэррен оживился.
— А что — дело несложное, — заявил он, вылавливая ложечкой из стакана вареные ягоды. — Наверняка у благочестивых сестер есть склад запасной одежды или что-то в этом роде.
— Много роб не надо — хотя бы пару женских и тройку мужских, — вставила Риль.
Монах покраснел от возмущения:
— Великая
— Не украсть, а одолжить, — поправил Хёльв. — Мы ведь все вернем.
— И пожертвуем храму кругленькую сумму на поддержание строительства, — добавила чародейка.
Затравленно оглянувшись, Баулик втянул голову в плечи. Похоже, он не ожидал, что его участие будет таким непосредственным. Нестор Нурр умоляюще посмотрел на него больными, запавшими глазами. Его тарелка по-прежнему стояла пустой. Тонкие пальцы скульптора отбивали на столешнице замысловатый марш.
— Ойна не хотела ехать. Не хотела.
— Поверь, это никому не повредит, — настаивал эльф, — Ты сам увидишь, что девушка будет рада вырваться.
Монах залпом осушил чашу с травяным чаем, заботливо придвинутую к нему волшебницей, отер рукавом взмокший лоб.
— Кто она вам? — спросил он, обращаясь только к Нестору. — Кто она вам, что вы готовы пойти на такой риск ради ее спасения?
— Она моя невеста, — ответил тот слабым голосом. И добавил увереннее: — Моя невеста.
Воцарилось молчание. На Убарис опускалась ночь. Постепенно гасли огни в соседних домах, зажигались фонари. Пронзительно поскрипывала на ветру неплотно закрытая дверь. Хёльв поежился и обхватил себя руками, не отрывая взгляда от погруженного в раздумья монаха.
— Отец Непостижимый в мудрости своей не даст свершиться неправому делу, — промолвил наконец Баулик и осенил себя священным знамением. — Я помогу вам раздобыть одежду.
Одиннадцать лет, прошедших после обряда в Убарском храме, Ойна почти не заметила, Дни, недели и месяцы протекали сквозь нее — неторопливо, неумолимо и бесследно. Она не помнила, как прилетела обратно в Брасьер, как снова вернулась к урокам, как поднималась с кровати по утрам и как проваливалась в глухой сон по ночам. Свет Чистого Сердца уже поселился в ней, дожидаясь мгновения, когда она окажется ему необходимой.
Ойна знала, что вскоре после того, как она покинула Убарис, там началась война, Сердце было похищено и вернуть его, несмотря на усилия матери Полонны, не удавалось. Это ни в малейшей степени не встревожило Ойну: она чувствовала, что реликвия где-то рядом и хранительницы по-прежнему служат ей.
Со стороны Ойна казалась просто рассеянной, погруженной в свои мысли. Она, как и прежде, молилась, поморгала по хозяйству, ухаживала за садом, но все ее существо было занято другим.
Скорлупа отстраненности, окружавшая девушку, лопнула в один миг, солнечным апрельским вечером.
— Я его не
Она находилась в рабочей комнате среди дюжины сестер. Было тепло. Из окна лился мягкий закатный свет, окрашивая занавеси алым. — Я его не чувствую, — снова сказала девушка. Ее никто не услышал: в камине потрескивали дрова, стрекотала швейная машина — недавно подаренная храму столичная новинка. Переговаривались за работой сестры. Я его больше не чувствую! — повторила Ойна, выпуская из рук вязание. — Не явствую Сердце! Совсем! Его нет!
Спицы со звонким стуком ударились о каменный пол. Желтый шерстяной клубок откатился в угол. В комнате стало очень тихо.
— Как такое может быть? — помертвевшим голосом спросила Минья.
— Не знаю, — прошептала Ойна
На следующий день до Брасьера дошли вести о том, что замок Убарис разрушен, а Чистое Сердце исчезло в неизвестном направлении. Перестали твориться чудеса, сестры потеряли способность исцелять, погас сиявший над башнями храма символ вечной любви богини.
Монастыри охватила паника. Сразу же по принесении благодарности Всемилостивой Матери за падение твердыни безбожного герцога был созван совет настоятельниц: святыню требовалось вернуть.
Ойна чувствовала себя потерянной. Она бесцельно бродила по обители, пытаясь вспомнить, чем жила до того, как ее коснулся свет Чистого Сердца. Каждую ночь ей снился один и тот же сон; просторное пустое святилище с трехгранными колоннами, подернутое паутиной возвышение посередине и пылинки, летающие над обломками когда-то живых статуй. Ойна просыпалась и до рассвета лежала с открытыми глазами, вглядываясь в светлеющее небо. Она знала, что если Сердце не найдется, то и ее тело скоро обернется хрупким алебастровым изваянием.
По утрам она смотрела в зеркало и думала: пройдет несколько месяцев — и ее лицо, ее руки и плечи станут белыми осколками, припорошенными пылью. Отданная Чистому Сердцу душа не спустится в Ристаговы Подземелья, и от нее, Ойны, не останется и следа.
Однажды вечером, стоя у окна, Ойна заметила широкоплечего нескладного человека, расположившегося на скамейке в скверике напротив храма. Была поздняя осень. Вялые, истончившиеся листья падали ему на колени, ветер трепал волосы, но он продолжал сидеть, рассматривая прохожих из-под насупленных броней.
— Кто это? — спросила Ойна у всезнающей Миньи.
— Это Нестор Нурр, скульптор. Великий человек, — с почтением ответила та.
— Чем же он велик?
Минья фыркнула и гордо уперла руки в бока, словно имела непосредственное отношение к его успехам:
— Он делает портреты в камне, да такие, что от оригинала не отличишь! Для богатеев, желающих запечатлеть себя навеки.
Девушка вздрогнула и кивнула, не отрывая взгляда от Нурра:
— А почему он сидит там, на холоде?
— Да поди пойми. Каждый день почти его вижу. Воздухом дышит, наверное.