Подозрительные обстоятельства
Шрифт:
— А ну, марш на кухню! Заболтались мы с вами, пора ужинать.
Она направилась к выходу, но у двери остановилась.
— А эти статьи. Прелесть, мы допишем потом. Впрочем, убери их. Вряд ли они нам понадобятся.
Глава 11
Итак, делу Нормы Дилэйни пришел конец. По крайней мере, я на это надеялся. Да и вообще, у нас просто не было времени на размышления. Мать основательно впрягла нас в работу: мы не только брали уроки танцев, но и утрясали программу
Должен признаться, замысел Билли Крафта нас увлек. Это была комедия, в которой главенствующая роль отводилась тирольским песням. Разумеется, примадонной была мать. Она пела, танцевала, переодевалась, выступала с клоунадой и, самое главное, заразила всех нас, даже дядю Ганса, своим энтузиазмом. Но я, вероятно, по своей природе больше всего любил бить баклуши, и все это мне не нравилось.
Во всяком случае, мне не нравилось все, кроме Прелести. К сожалению, и она заразилась всеобщим энтузиазмом, и осмелилась пару раз возразить Билли Крафту. Она даже настояла на своем, и в результате номер стал более остроумным,
Мне кажется, я похудел, но не столько из-за репетиций, сколько из-за Прелести. Письмо Монике так и осталось недописанным. Правда, к концу третьей недели после упомянутых событий я снова к нему вернулся. После изнурительных занятий каждый мускул моего тела молил об отдыхе. Меня вдруг охватила тоска, и я под влиянием минуты написал Монике письмо, где выражал надежду встретиться.
Утром письмо нашла мать. Когда я подошел к ней поздороваться, она крутила его в руке. — Моника Алан? Кто такая?
— Обыкновенная девушка.
— А! Помню. Твое небольшое парижское приключение! Я было подумал, что она начнет отчитывать меня, но мать лишь задумчиво улыбнулась.
— Значит, умница Прелесть не сумела полностью захватить тебя. Бывает. В девятнадцать лет это не страшно. Порхай от цветка к цветку. — Она вздохнула, вероятно, вспомнив собственную молодость, и снова приняла генеральский вид. — Ники, вчера вечером мне следовало отругать тебя. Когда я пою тирольскую песенку, дорогой, не изображай, ради бога, на лице страдания.
По замыслу Билли, Трай обязан хранить молчание во время песни дяди Ганса, и лаять что есть сил, когда петь начнет мать. Первое время мне нравилась эта идея. Более того, я сам бессознательно следовал ей. Но с тех пор, как Билли уехал и бразды правления захватила мать, номер претерпел изменения. Теперь Трай не лаял, а в экстазе крутился у наших ног.
— Улыбайся, Ники, у тебя такие красивые зубы. Широкая улыбка всегда выручает.
— Хорошо, мама.
Она снова взглянула на письмо.
— Моника Алан, — пробормотала она. — Хорошее имя. Напевая, она направилась к телефону и стала звонить Стиву Адриано, скрывающемуся в таинственных глубинах Лас-Вегаса и редко выходящему на поверхность.
Все это время мы не забывали о новом фильме Ронни, отошедшем на задний план в связи с операцией «Лас-Вегас», и о самом Ронни, который вел себя тише воды ниже травы. Мать едва удостаивала вниманием фотографии и статьи в газетах, где писали о Сильвии
Как-то, недели за две до открытия, Летти Лерой в своем обзоре высказалась: «Маленькая птичка сообщила мне, что выступление Анни Руд в Лас-Вегасе будет самым важным событием последнего времени. Анни Руд и Грета Гарбо — по-прежнему наши самые прославленные звезды. Говорят, будто туалеты для Анни доставлены от Бальмана из Парижа. Марлен Дитрих, берегитесь!»
Мать с удовольствием прочитала эту заметку. На следующий день она снова улетела в Париж за какими-то деталями для своего туалета. Представляю, какая суматоха там поднялась. Я никогда не мог понять, почему месье Бальман так обожает мать, хотя от клиенток у него отбоя не было. Полагаю, в этом проявилось истинное восхищение французов перед красотой. Четыре дня спустя пришла пространная телеграмма: «Платье божественное тчк двести миль розового материала тчк везу массу аксессуаров тчк вылетаю самолетом Пан-Американ завтра семь утра тчк встречать должен Ники тчк Джино продолжать тренировку тчк Пэм дорогая научи Трая лаять возможно пригодится дяде Гансу тчк Прелесть…»
Я долго читал телеграмму, пытаясь вникнуть в ее смысл, когда зазвонил телефон. Это был Ронни.
— Ники, позови мать, быстрее!
Голос у него был такой испуганный, что можно было подумать, будто Норма вернулась с того света.
— Мама в Париже.
— В Париже? Черт возьми! Когда она вернется?
— Завтра утром. Ронни, что случилось? Ронни издал утробный стон и бросил трубку.
Рано утром я помчался на «мерседесе» в аэропорт. Мать вышла из самолета свеженькая, как ее новый костюм от Бальмана. Мы обнялись и расцеловались.
— Ники, милый, какое счастье вернуться домой! Как все? Подожди, увидишь платье. Это мечта! Тысячи мужчин Нью-Йорка сойдут с ума! И такое простое.
По пути в багажное отделение ей пришлось раздавать автографы.
— Ники, я столько думала о нашем представлении… Прости, дорогой, как звали твою парижскую девочку? Моника? Очень милое имя. Я исполню песенку «Любовь к маленькой Монике»… Да, я же сказала, что много думала, и теперь уверена, что Билли прав: наша Прелесть слишком рвется вперед. Придется ее попридержать. Не только ради представления, но и ради нее самой. Мы ведь не хотим, чтобы она выглядела смешной, верно? Что, милый? Ах, это твоя ручка, прости меня…
Вещи начали грузить в машину.
— Двадцать семь пакетов, — сказала мать. — Подарки, дорогой. Небольшие подарки домочадцам.
— Анни, — раздался голос позади нас.
Мы обернулись. Это был Ронни, похожий на ворона, сидящего на бюсте Эдгара По в «Паласе» [1] . Мать за свою карьеру наездившая и налетавшая тысячи миль, всегда радовалась, если среди встречающих вдруг оказывались люди, которых она не ожидала увидеть. Она по-детски засмеялась и бросилась к Ронни.
1
Ворон из одноименного стихотворения Эдгара По сидел на бюсте Паллады. — Прим. перевод.