Подполковник Ковалев
Шрифт:
Сержант готов был согласиться с Дроздовым, однажды случайно услышав его отзыв о военных навыках Грунева: «Тундра!»
Да, это была глухая и безрадостная тундра. Хотя и сам Дроздов изрядная штучка! Соловей-разбойник.
— Рядовой Дроздов, что за свист?
— Полководца Груню кличу…
— Хотите наряд заработать?
— Это мне, что слону грушу съесть.
С трудом сдерживая гнев, сержант медленно, словно через силу, говорит:
— Прекратить клоунаду! Как разговариваете с командиром?
— Виноват. Молодой. Исправлюсь.
Даже
Такого надо взнуздывать!
Крамов настолько увлекся борьбой с разгильдяем, что когда недавно Дроздову разрешили пойти на переговорную и он возвратился на занятия с опозданием, сержант сухо спросил:
— Давно наряд не получали?
Напоминание Дроздова, что отпущен он был не без участия Крамова, заставило сержанта неловко хмыкнуть.
Не однажды думал Аким: «Вон сержант Мальцев из соседнего взвода… Стоит показаться вдали начальству, как начинает шуметь на своих подчиненных, ярится, разносит… А уйдет начальство — Мальцев заискивает перед нарушителями, мол, сами понимаете, вынужден… вы уж, братцы, не обижайтесь, свои люди — сочтемся».
Аким так не мог и не хотел. Все надо на совесть!
Тот же Мальцев договаривался, кого из подчиненных и о чем станет он спрашивать в присутствии командира роты. «И чтобы лес рук был, — наставлял сержант, — кто не знает, пусть левую поднимает, я его не вызову…» Возмутительное очковтирательство! О нем надо говорить на партийном собрании.
В Ростовском университете, где учился Санчилов, были у них по пятницам, с утра до вечера, военные занятия, а летом старшекурсники выезжали в лагеря.
Эти занятия и военные лагеря даже доставляли Александру удовлетворение. Он быстро овладел строевой подготовкой, лихо решал задачи по топографии. И когда подполковник с военной кафедры — неразговорчивый мужчина с седеющими усами — как-то похвалил Александра, заметив, что у него есть данные для офицерской службы, юноша усмехнулся: «Семейные традиции». У них дома висела в столовой фотография деда — полного георгиевского кавалера.
В свое время Александр увлекался музыкой, даже закончил музыкальную школу, бредил театром — был завсегдатаем драмкружка..
И к новому своему увлечению делом военным не относился как к чему-то, что может определить всю его жизнь.
Санчилов успешно прошел университетский курс военных наук, а получив звание лейтенанта запаса, совсем по-мальчишески подумал: «Интересно, выдадут ли мне в части пистолет?»
Отец Александра — доктор математических наук — прочил сына в аспирантуру. Но сын уперся:
— Я отслужу в армии, — категорически заявил он.
Вопрос был принципиальным: не пользоваться протекцией, сделать не то, что хочется, а то, что должен по
— Но два года? — с сожалением произнес отец.
— Ничего, отдам долг, аспирантура никуда не денется.
— Но два года!! — уже с нажимом повторил отец. — И будет ли тебя ждать Леночка?
Вот о Леночке он совершенно напрасно… В конце концов чего стоит чувство, неспособное на двухлетнее испытание? Да и потом это абсолютно их личное дело…
— Слушай, папа, — решительно сказал Александр, — ты в сорок первом уходил на фронт добровольцем. На что же толкаешь теперь меня?
Отцу ничего не оставалось, как сдаться.
«…Ну, хорошо, отца я осилил. Но служить под началом Чапеля?! Майор как-то заявил: „А что, по-вашему, штык-молодец теперь ничего и не стоит?“
Стоит-то он стоит, да ведь и семидесятые годы XX века никуда не спрячешь! Подполковник Ковалев недавно собрал командиров взводов, говорил, как необходимо применять наши технические знания в новой армии… Ну и сам я не слеп. Вижу, что к чему.
Так что, товарищ Чапель, штык вы не переоценивайте».
Будний полковой день, круто замешанный на солдатском поте, должен был начаться с минуты на минуту. В казарме досматривали последние сны.
Почмокивал полными губами Грунев: ему снилось, что бабушка наполняет большую, в зеленых разводах, кружку топленым молоком. Скрипел зубами Дроздов…
Пахло застоялым воздухом. На табуретках, возле коек, лежало обмундирование, выстроились ряды кирзовых сапог, прикрытых портянками.
Ровно в шесть раздалась громкая команда побудки:
— Рота! Подъем!
Дроздов вскочил сразу, словно только и ждал этой секунды. Правда, пробормотал: «Бог дал отбой и тишину, а черт подъем и старшину».
Грунев помедлил, поворочался, но тоже кинулся к одежде.
— Подъем! — неумолимо требовал дневальный.
Нарастал топот ног. Без гимнастерок бежали на физзарядку.
Сунув полотенце одним концом в карман брюк, держа в руках зубные щетки и порошок, мчались в умывальные и под душ.
Синие одеяла заправляли, как по нитке, и койки замирали в аскетической строгости. Вытряхивали коврики, выстраивали тапочки «ни шагу назад». Уборщики распахивали окна и протирали их.
Дроздов надраивал пол «Яшкой». Это сооружение изобрел он сам. На широкую перекладину длинной палки намотал старую, изношенную шинель, выпрошенную у старшины. Поверх огромного валика с удовольствием садился левофланговый маленький солдат Бесков, и Дроздов с азартом натирал пол.
Азат Бесков довольно улыбался, при этом его небольшие, редкие усики смешно топорщились. Груневу Азат был по душе: веселый, доброжелательный человек, с глазами, поставленными немного вкось и похожими на мохнатые веточки темной ели. Азат стеснялся, что плохо говорит по-русски, и Владлен охотно читал ему вслух, учил русской речи. Вчера Бесков, начистив мундир, сказал Груневу: «У меня солнушко в пугвичках».