Подростки
Шрифт:
И вдруг чей-то молодой, насмешливый голос прокричал:
— Вам понятно, товарищи? Тогда не верьте этой жандармской шкуре.
— Что!? — грозно крикнул поручик.
— А то! — ответил из темноты другой голос. — Поворачивай оглобли, царский опричник!
Это было сигналом. Молчавшее депо ожило. Отовсюду послышались крики, угрозы.
— Молчать! — захлебываясь от злости, закричал поручик, но голос его потонул в новом взрыве криков.
— Молчали, будет! Сам молчи! — неслись отовсюду из полутьмы возмущенные голоса. — Убирайся, кровопийца! Долой самодержавие! Да здравствует революция!
Рассвирепевший
Наступившая сразу после выстрелов тишина прорвалась новой бурей криков. Ребята заметили, как к паровозу, стоящему на горячем ремонте, около которого сгрудились жандармы, прокралась сгорбленная фигурка. Мгновенье, и паровоз зашипел, обдавая жандармов клубами горячего пара. Привыкшие к темноте, ребята увидели, как под потолком, по железным балкам, проползло несколько фигур, и неожиданно вниз полетели гайки, болты, куски железа. И сейчас же фигурки с ловкостью кошек метнулись к стенам. Оглушенные, окутанные паром жандармы не могли понять, откуда летят в них эти гайки да болты. Они выхватили револьверы. Загремели беспорядочные выстрелы.
Николай нагнулся и схватил молоток. Почти не целясь, швырнул его в жандармов, которые копошились в облаке пара всего в нескольких шагах от ребятишек, спрятавшихся за паровозом. Молоток попал в цель: с одного из жандармов слетела шапка, и он схватился за затылок. Гайки, зубила, молотки, полосы железа, обломки рессор летели со всех сторон. Жандармы не успевали увертываться от этого страшного града. Беспорядочные выстрелы смолкли, и ребята увидели, как побежали к выходу жандармы. Когда они были уже у выхода, Валя тоже удачно запустил в спину одного из убегавших длинный и довольно тяжелый болт.
После этого жандармы долго не рисковали заглядывать в депо. Два дня в депо не заходил даже мастер Врублевский. И только по перрону теперь уже ходил не сонный городовой, а наряд казаков-оренбуржцев.
Мальчики не помнили себя от радости. Прежде всего они сбегали в город и рассказали своим приятельницам-гимназисткам о стычке с жандармами и своем участии в ней. Затем они дня три подряд вспоминали подробности и даже похвастались кой-кому из наиболее надежных поселковых ребятишек. Впрочем, скрыть происшедшее в депо было нельзя. О нем знали не только в поселке, но и в городе. Тот факт, что отряд жандармов, пусть и не очень большой, отступил перед рабочими, ребята рассматривали чуть ли не как победу революции. И даже поспорили с Данилой.
— Трусы вы! — кричали они в азарте. — Надо собраться всем, да и побить полицию.
— Не порите горячку, — улыбаясь, успокаивал ребятишек Данила. — Дело-то только начинается. А полиция, она еще когти покажет, будьте уверены. Надо арестов ожидать.
И Данила готовился к возможному визиту полиции. Ребята по его заданию уже два раза бегали на другой конец города к Восточному бульвару, передавали маленькому, бледнолицему сапожнику небольшие свертки. Они знали — это были книги.
Данила около недели не ночевал дома. Но все было спокойно. Парень перестал ждать обыска и теперь на ночь приходил домой. В депо тоже все утихомирилось. Только Степан не каждый
Январь подходил к концу. Стояла пасмурная безлунная ночь. Митя поздно вернулся от Коли — ребята учили уроки, надо было нагонять, они пропустили почти неделю занятий.
Утомленный мальчик быстро уснул. В середине ночи раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Проснувшись, он увидел, как старший брат в одном нижнем белье торопливо перебирал какие-то бумаги, рвал их на мелкие кусочки и осматривался, ища места — куда бы бросить. Мать, стоя посреди комнаты, крестилась часто и торопливо трясущейся рукой. Стук повторился. Митя понял, в чем дело.
— Давай! — он подскочил к брату. — А сам одевайся.
— В плиту и сожги! — шепнул ему Данила, подавая клочки мелко разорванных бумаг.
Мальчик бросился к плите, открыл ее и, схватив всегда лежавшие на месте, в печурке, спички, поджег бумагу. Ему было почему-то холодно, точно после купания в ветреный, пасмурный день.
— Сейчас, сейчас, чего ломитесь, — открыв двери в сени, крикнул Данила спокойным голосом. — Надо хоть одеться-то.
— Открывай немедленно!
— Открой, мама, — сказал Данила, натягивая брюки. — Дай-ка, спички на место положу, — все так же спокойно продолжал он. Но когда Митя подавал брату коробок и коснулся его руки, он почувствовал, что рука эта холодна, как лед.
Перепуганная мать вернулась в комнату. Сразу за ее спиной мальчик увидел белые от инея, точно в муке, усы, обмерзший мерлушковый воротник и запотевшее пенсне полицейского пристава.
За приставом вошли трое рослых городовых, а за ними, смущенно покашливая, сосед Никифор Назаров, вынужденный присутствовать при обыске в качестве понятого.
В избу хлынул морозный воздух. Пламя лампочки мигнуло и затрепетало. По бревенчатым стенам запрыгали уродливые тени. Комнатка сразу стала темной и маленькой. Тяжелые, кованые сапоги городовых стучали по деревянному полу.
Растерявшаяся мать изогнувшись, точно для поклона, подала приставу стул. Тот сел. Один из городовых стал около дверей. Двое других молча смотрели на пристава, все еще протиравшего пенсне. Данила казался совершенно спокойным, и только по тому, как долго не мог он застегнуть пуговицу на воротнике рубахи, мальчик понял, что брат волнуется.
Из черного кожаного портфеля пристав вынул лист бумаги.
— Фамилия? — скучающим, бесцветным голосом спросил он, поглядев на парня поверх очков.
— Губанов, — спокойно и не торопясь ответил тот.
— Имя?
— Данила.
— Кличка! — неожиданно спросил пристав.
Данила непонимающе посмотрел на него.
— «Андрей»? — уже грозно смотря на парня, спросил полицейский.
— Чего? — не понял Данила.
— «Андрей» — твоя подпольная кличка?
— Никак нет. Данилой зовут.
— Не притворяйся! — Пристав стукнул по столу кулаком с такой силой, что стоящая на нем лампа подпрыгнула и чуть не погасла. Мать в ужасе закрестилась и концами головного платка стала вытирать слезы.