Подростки
Шрифт:
Данила стоял у небольшой наковальни, держа длинными клещами нагретую докрасна полосу железа. Небольшим кузнечным молотком на длинной ручке он слегка ударял по раскаленной заготовке, и тотчас на это место обрушивал кувалду молотобоец. Пламя горна обдавало кузнеца красноватым светом, и от этого парень казался выше, крупнее, могучее. Позванивал молоток кузнеца, ухала кувалда подручного, искры сыпались, как звезды, разлетаясь веером, и удивительно было, как не обжигали они работающих.
Митя пробрался между наковален, остерегаясь летящих искр,
— Бросай! — крикнул он, дернув брата за рукав старой, заплатанной, прилипшей к телу рубахи.
— А… ай! — услышал он только окончание своего крика. Все остальное утонуло в грохоте кузницы.
Данила недоуменно посмотрел на братишку, пожал плечами и, крикнув что-то молотобойцу, пошагал за мальчиком.
— Да оденься! — сказал Митя, когда они вышли из цеха. — Тебя Степан за воротами ждет.
Данила вернулся, чтобы взять полушубок и шапку.
— Только скорее! — вдогонку брату крикнул мальчик.
За воротами поджидал их подошедший Степан. Быстро и взволнованно рассказал он товарищу о событиях в столице.
— Сволочи! — прошептал Данила. — Мерзавцы!
— Народ волнуется. У нас прямо так и кричали — бастовать. Ты действуй! Расскажи людям правду. Наших собери, сочувствующих: готовиться надо. Может, бастовать придется. А я в город на чаеразвеску, на мельницу, на винокуренный. Держись, брат! Прощай! — И, крепко пожав Даниле руку, Степан быстро зашагал прочь.
Ребята побежали домой. И Николай, и Дмитрий, конечно, не пошли в школу, и Валентин про депо не вспомнил.
Подробности Кровавого воскресенья Валя узнал через два дня.
Под вечер в депо на горячий ремонт вошел паровоз, только что прибывший из Перми. Не успел паровоз остановиться, как из него выскочил чумазый, весь в саже, кочегар. Быстро и размашисто шагая, поминутно оглядываясь, ища кого-то, он направился к верстакам.
— Алексей! — окликнул его Степан.
— Степан! — обрадовался тот. — Айда сюда! — и он что-то шепнул подошедшему к нему слесарю. Валя видел, как Степан подошел еще к нескольким рабочим, и все они, побросав работу, направились поодиночке к прибывшему паровозу. Мальчик шмыгнул за ними. Рабочие знали его, поэтому никто не сказал ни слова, когда Валя вместе со Степаном забрался в тендер. От дыма, копоти и пара в этой части депо было темно, как ночью. Один из рабочих зажег факел. Неверный, красный свет заплясал по черным стенкам тендера, по суровым и строгим лицам рабочих.
— Слушайте, братцы, прокламацию, — сказал кочегар.
Прокламация рассказывала страшную правду о питерском расстреле рабочих. Валя слушал, эти простые и вместе с тем грозные слова, затаив дыхание.
— Всем рассказать надо! — произнес седобородый слесарь Михей, когда кочегар кончил чтение. — Обязательно рассказать!
— Размножить и распространить, — предложил человек, держащий факел.
— Размножить, черта в ступе! — с досадой произнес молодой смазчик. — На днях наши на казаков нарвались. Гектограф пришлось в колодец бросить. Другой
— Ну, значит, от руки переписать надо, — решил молчавший до сих пор Степан. — У тебя одна? — спросил он кочегара.
— Две.
— Вот и ладно, — произнес Михей: — одну Степа возьмет, одну я. Напишем за ночь, а завтра на рассвете у меня в Порту встретимся.
В ту ночь ребята не спали. Они вместе с Данилой, Степаном, Еленой до четырех часов утра переписывали листовки.
Перед рассветом Данила и Степан унесли написанное в Порт-Артур к старому слесарю, которого в организации звали «Отцом».
Вздремнув часа три, ребята наскоро перекусили и побежали на станцию. Там было необычно оживленно. Рабочие толпились у пакгаузов и складов, на стенах которых были расклеены рукописные прокламации. Белели они и на доске для объявлений. По перрону бегал растерянный станционный жандарм.
— Расходись! — кричал он еще издали, подбегая то к одной, то к другой кучке народа. Бежал он, смешно семеня ногами, поддерживал левой рукой путавшуюся в ногах шашку, а правой для чего-то разглаживая пушистые сивые усы.
При его приближении толпа расходилась, но сейчас же собиралась у другой прокламации. Пока вспотевший от беготни и волнения блюститель порядка сдирал одну листовку, десятки людей успевали прочесть другую.
Из депо вышли два паровоза. Один из них направился под поезд, другой на маневры: на тендере обеих машин белели листовки. Совершенно потеряв голову и не соображая, что он делает, жандарм погнался за паровозом. Громкий и дружный смех толпы заставил его остановиться. И тут, должно быть, сообразив, что не то делает, он солидно кашлянул в кулак и побежал звонить по телефону.
Через полчаса на станцию прибыл отряд жандармов под командой поручика. Плотный, невысокого роста, с небольшими, лихо закрученными усиками, в новенькой щегольской шинели, поручик явно храбрился, но по всему было видно, чувствовал себя не в своей тарелке. Он нервно теребил темляк шашки, без нужды то и дело поправлял кобуру и шагал преувеличенно твердо и четко, как на параде.
Едва только небольшой отряд показался у здания вокзала, весь народ точно ветром сдуло. Рабочие ушли в депо. Шмыгнули туда и ребятишки.
Отряд направился в мастерские текущего ремонта. Тут и обычно-то стоял мрак от дыма, копоти и пара, а сейчас рабочие постарались особенно. На всех паровозах, стоящих на горячем ремонте, кочегары отчаянно зашуровали топки. Машинисты принялись травить пары, а стук начался такой, что даже привычного человека оглушал.
Это было так неожиданно, что жандармы, войдя в депо, сразу растерялись. Поручик выхватил из кармана платок и прикрыл им рот и нос. Вдруг грохот точно по команде стих.
— Господа! — опомнившись, крикнул поручик во всю силу легких. — Прошу соблюдать порядок и работать, — офицер продолжал кричать, поражаясь удивительной тишине и все еще не различая ничего в полумраке. — Вам понятно, господа?