Подруги
Шрифт:
Чем такая, как Грейс, берет Себастьяна? — размышляет Хлоя. Пролистай кипу женских журналов за целый месяц — и не найдешь ответа. Во всяком случае, не домашними добродетелями, и уж тем более не умением стать надежным и отдохновенным прибежищем среди житейского моря. Помимо строительного мусора, пол завален книгами, хлебными корками, неоплаченными счетами, мышеловками, винными пробками, порожними бутылками, коробочками из-под камамбера. По небрежно вытертым подтекам на полу видно, что в уборной недавно был засор. На балконе высится местами заскорузлая, местами блестящая конструкция, воздвигнутая Грейс из серебряной фольги от картонок,
Грейс. Если тебя воротит от этого беспорядка, не смотри. Ты жалкое, малодушное, робкое существо — в мать пошла. Думаешь, если не наводить чистоту, никто тебя не полюбит.
Хлоя (кривя душой). Совсем не в том дело. Просто если не наводить чистоту, это кончится тифом.
Грейс (безмятежно). У нас и крысы водятся. Это должно произвести впечатление на суде. Я их подкармливаю.
Хлоя. Надо позвать других рабочих. Невозможно жить в такой обстановке.
Грейс. Надо? А как, скажи на милость? Откуда взять денег, пока рабочие не возместят мне убытки?
Хлоя. Грейс, у тебя должны быть деньги. Ты только что продала дом на Акейша-роуд.
Грейс. Все отдала Себастьяну. Он задумал снимать полнометражный фильм о забастовке на Уорикширских угольных рудниках в тридцать третьем году.
Хлоя (в ужасе). Грейс!
Сколько раз с точно таким же ужасом вырывалось у нее это слово. Возможно, Грейс и выкидывает свои коленца из желания услышать его? В устах Хлои оно звучит как набатный колокол.
Грейс. Себастьян считает, все равно это деньги Кристи, и, значит, их следует как можно скорее скормить обратно обществу, из которого он их выдоил.
Хлоя. Что за вздор!
Грейс. Ты полагаешь? Во всяком случае, я непременно получу их обратно. Я участвую в прибылях.
Хлоя. В каких прибылях? Не сходи с ума. Если ты собралась вложить деньги в кинокартину, то почему сначала не спросила у Оливера?
Грейс. Потому что я люблю не Оливера. Я люблю Себастьяна. И вообще, Оливер принадлежит к иному миру. Он слишком устарел. Что за обывательская у тебя душонка, Хлоя. Ты даже побелела вся.
Хлоя. А кто будет платить за обучение Стэнопа?
Грейс. Пожалуй, ему придется все-таки ходить в обычную школу. Ты довольна? Только имей в виду, это я не из принципа, а по необходимости.
Хлоя. Боже, даруй мне силы.
Это любимое Оливерово присловье.
Грейс. Не волнуйся ты так. Стивен сказал, сценарий прекрасный. И стоит вложить в него деньги. Он говорит, мир как раз созрел для фильмов протеста.
Хлоя. Но Стивен занимается не кинофильмами, а рекламой.
Стивен — брат Грейс. Ему двадцать семь лет.
29
1945 год, весна. Гитлер отступает. Эстер Сонгфорд непрерывно прибавляет в весе,
— Переваливаешься с боку на бок, как старая корова, — говорит Эдвин, и Эстер плачет. Ей хотелось бы снова стать молодой, быстрой, стройной и не перемогаться все время. Хотелось бы стать похожей на Элен и нравиться мужу. Она принимает по ложечкам инжирный сироп в надежде, что это поможет. Ей кто-то сказал, что толстеют от горячей пищи, и она ждет, пока обед не остынет на тарелке, чем возмущает и раздражает Грейс. Грейс в эти дни раздражается по любому поводу.
Эдвин толкует про белки и углеводы, но Эстер ничего не хочет слышать. Неглупая, казалось бы, женщина, но к пище и к собственному здоровью относится крайне неразумно.
Субботний вечер; из Лондона на субботу и воскресенье приехала Марджори — они с Грейс и Хлоей сидят за столом и играют с Эстер в «Монополию». Толстый живот мешает Эстер придвинуться ближе к столу. Юбка не сходится у нее на талии и застегнута большой английской булавкой; поверх юбки выпущена свободная зеленая блуза из тонкой бумажной ткани.
Под блузой прокатывается рябь. Видно, как под тонким ситцем что-то вздымается и выпирает у Эстер в животе. В нем определенно что-то живое.
— Смотрите! — Марджори застывает с занесенной рукой, не успев поставить «гостиницу» на Пэлл-Мэлл (Марджори по обыкновению выигрывает. Везет в азартных играх, не везет в любви). Все смотрят.
— Там что-то ворочается, — говорит Марджори.
Миссис Сонгфорд с трудом поднимается на ноги, бледная от потрясения и внезапной догадки.
— Не может быть, — говорит она. — Мне слишком много лет. Я думала, это у меня от старости.
Но это не от старости, и это может быть — и месяца через два в деревенской больничке рождается Стивен.
Конец войны — трудная для всех пора. Уровень адреналина в кровеносных сосудах народа резко падает — неизбежен и упадок в настроении. И он наступает. Страх внезапной смерти сменяется страхом за свою судьбу, кошмары наяву вновь перебираются в сновиденья. Нет больше оправданий и отговорок. Дети должны потесниться, уступая место отцам, которых они не помнят; любимые мужья теперь для жен предмет забот, а не просто разговоров; женщинам приходится бросать работу и вновь посвящать себя домашнему очагу, как и положено в мирное время всякой порядочной женщине. Пришествие Гитлера не состоится, но не состоится и пришествие мессии; расправы не будет, но не будет и спасения. Зато наблюдается лихорадочное оживление на личном фронте и скачок рождаемости, который в десятилетие от 1950 до 1960 года приведет к небывалому наплыву учащихся в школы.
А пока что в стране ощутимы пробелы в части медицинского обслуживания — не хватает обезболивающих средств, крови для переливания и тем более — врачей и сестер. В списке первоочередных надобностей страны акушерство по обыкновению занимает одно из последних мест. Эстер, бедная, после долгих мук, когда акушерка, суровая старая дева, цыкает на нее, чтобы вела себя смирно, рожает ребенка с помощью острых стальных щипцов. Младенца уносят в детскую, и все уходят пить чай, оставив Эстер без присмотра — у нее открывается кровотечение, и она умирает.