Подруги
Шрифт:
— Они прекрасно видели, что она умирает, — не перестает твердить Оливеров отец, Дэнни, уже шестую неделю по шесть раз за вечер. Оливер считал. — Ничего себе магазин — продать меховое пальто умирающей женщине! По ней с первого взгляда видно было, что она при смерти.
Оливер ненавидит отца, ненавидит своих сестер, ненавидит Ист-Энд, ненавидит правительства, по воле которых с неба сыпались бомбы, убивали его товарищей, разрушили взрывом садик, любовно насаженный им на заднем дворе, между собачьей конурой и веревкой, на которой сушилось белье. Пропади все они пропадом, а с ними вместе — супчик из курочки, йом-киппур [25] и бритоголовые еврейские жены [26] .
25
Судный
26
По традиции, еврейские девушки, выходя замуж, должны брить голову и носить парик.
Как-то вечером, в изрядном подпитии, Оливер приходит на студенческую вечеринку. Вообразим себе эту картину.
Насквозь прокуренное студенческое жилье (время такое, курит каждый, кому по карману сигареты, о раке легких слыхали немногие, о том, что эта болезнь как-то связана с курением, — и подавно никто, хотя уносит она, надо полагать, не меньше жизней, чем сегодня), по стенам развешаны рекламы путешествий (преимущественно по Кипру), оплывают свечи (воск образует причудливые сталактитовые наросты, не то что нынче, когда аккуратный столбик свечи тает скучно и неинтересно); в оплетенных соломой бутылях — кьянти, ряды темноватых зубов обнажены в широких улыбках; молодым людям по двадцать с небольшим, за плечами воинская служба, у иных — как романтично! — даже в действующей армии, на них мятые серые брюки, белые рубашки без галстуков — как смело! — свитера приглушенных тонов, короткая стрижка; девушки прямо со школьной скамьи — ловкие блузки, юбки в складку, волосы подстрижены елочкой или застыли в волнах перманента, грим наложен густо и неумело, в душе — соответственно темпераменту — забота о том, как бы сохранить (вариант — утратить) невинность, а лучше бы, в идеале, утратив, все-таки чудом и сохранить.
На эту-то вечеринку, сразу после полуночи, когда разговоры, как водится, затихают и парочки поникают в горизонтальных и невинных объятьях, и является Оливер.
Оливер не похож на англичанина. Оливер чересчур черен, волосат, чересчур обуян духом недовольства — чересчур, скажем прямо, еврей. Не то чтобы кто-нибудь из присутствующих был антисемитом — напротив, однако у всех такое ощущение, что с Оливером трудно, и ему самому и другим. Он ввязывается в споры с преподавателями, он оскорбляет всякого, кто вздумает сунуться к нему с помощью, он не согласен с учебной программой и системой экзаменов — а не для того ли, скажите на милость, и существуют университеты? — он жалуется на мизерность своей стипендии, хотя мог бы, как все другие, и за то сказать спасибо, что получает ее, он требует себе лишнее одеяло и подушку помягче, не считаясь с тем, что в конце концов эти удобства обеспечивает ему многострадальный налогоплательщик.
В чем бы они там ни выражались, конечно, эти самые налоги. Как построено общество, в котором они живут, имеют представление лишь немногие, остальные знать не знают, да им и наплевать. Оливер — знает. Недаром отец его принимался горестно причитать, а мать хваталась за сердце, когда к ним раз в полгода приходил коричневый конверт со штампом муниципального совета. Муниципальный совет? Это еще что за зверь такой?
Оливер допивает последние капли кьянти, какие еще остались на дне бутылок. Ему неприятны эти люди. Он пришел на вечеринку лишь потому, что никак не мог уснуть. Он чувствует, что мучительное прошлое и отсутствие предрассудочной узости взглядов дают ему основание считать себя выше тех, кто здесь собрался. Между тем для него не секрет, что они-то убеждены в своем превосходстве, относятся к нему покровительственно, терпят его в своей среде на правах убогого,
А уж девушки! У, как он их ненавидит, их округлую речь, их округлую грудь, скромно выглядывающую из выреза блузки, их папочек и мамочек, их арийскую благовоспитанность. Иные, стремясь избежать исступленных обвинений в чистоплюйстве и бездушии, даже зловредно соглашаются ублажать его в постели — но и тут, когда, казалось бы, его победа неоспорима, умудряются сохранять за собой превосходство, снисходительно одаряя его лаской. Он может причинить им боль, может довести их до слез, но, как бы он, образно говоря, ни выкручивал мягкие руки их внутреннего «я», он бессилен пробудить в их душе низость или злобу.
Их благовоспитанность, их порядочность непомерны. У нормальных людей так не бывает. Нормальные люди дерут глотку и буянят, объедаются и рыгают, душат в объятиях любимых, потрясают кулаками, когда во вселенной бушует гроза, бросая вызов Создателю, который через минуту не преминет сразить их молнией. А эти английские девочки, с воркующими и безропотными голосками, с покорными сердчишками, чье самое страшное преступление — разве что мяч, посланный в свои ворота во время игры в травяной хоккей, — они ему чужие. Он волен поступать с ними, как ему вздумается, и, если обставит при этом белокурого улыбчивого мальчишку, с трезвым, осмысленным взглядом бывалого солдата, — что ж, тем лучше.
Оливер в армию не попал — из-за плоскостопия.
34
Ужин, судя по всему, запаздывает. Раз Франсуаза еще режет лук, значит, тушеному мясу далеко до готовности. Франсуаза вытирает глаза и с упреком взглядывает на Хлою. По вечерам, даже в хорошие дни, пронзительная живость слетает у Франсуазы с лица, и оно неряшливо обмякает, точно сомлел питающий его дух. Сегодня лицо у нее серое от усталости, уголок глаза подергивается.
Вот и хорошо, думает Хлоя. И отлично. И спохватывается — это что еще за гадость? Славно же потрудились надо мной Марджори и Грейс!
Хлоя. Что-нибудь случилось?
Франсуаза. Нет.
Хлоя. Хорошо прошел день?
Франсуаза. Да.
Хлоя. И дети помогали?
Франсуаза. Да.
Хлоя. У вас утомленный вид. Хотите, я вас сменю?
Франсуаза. В этом нет необходимости. Все уже сделано.
Хлоя. Вы не слишком опаздываете с ужином?
Франсуаза. Он будет подан на стол в четверть первого.
Ага, значит, Оливер тоже неважно провел день. Так как, если день не задался, Оливер имеет обыкновение откладывать ужин на завтра.
Хлоя. А как же тогда дети?
Франсуаза. Оливер (послушайте только, с какой плотоядной галльской обольстительностью выговаривает она это имя — Оли-вээр!) говорит, пусть дети едят рыбные палочки. И вообще, говорит, жалко скармливать мелюзге тонкое блюдо.
Хлоя. Боюсь, Франсуаза, так у вас чересчур затянется рабочий день. Давайте я останусь и уберу потом со стола.
Франсуаза. Нет. В этом нет надобности. Мне за то и платят деньги, к тому же пламя литературного таланта следует не тушить, но раздувать. Я горжусь, что могу служить ему.
По голосу чувствуется, что она на пределе.
Хлоя. Вам нужно хорошенько выспаться.
Франсуаза. Оливер говорит, наукой доказано, что женским особям требуется меньше сна, нежели мужским.
Хлоя. Наука, она докажет.