Подружки
Шрифт:
Оксанка в бойкот сначала не поверила.
— Ха-ха-ха! — говорит. — Глупые! Вот я сейчас ваш бойкот мигом прекращу!
И давай нас смешить. То щёки надует. То глаза скосит. То язык высунет. Я-то что? Смотрю на потолок и помалкиваю. Иринка губы сжимает, но не сдаётся. Надюхе тяжелее всех пришлось. Они рядом сидят, за одной партой. Оксанка принялась ей анекдоты рассказывать.
— На уроке биологии учитель говорит детям: «Так! Сегодня я расскажу вам про обезьян! Да сколько можно смотреть в окно, Смирнов, там нет ни одной обезьяны!
Иришка прыснула, но тут же рот рукой прикрыла. А я на Надю оборачиваюсь. Смотрю, та еле держится. Оксанка это тоже заметила и ткнула её пальцем в бок. Надя не выдержала и засмеялась.
— Ага! — сказала Оксанка. — Конец бойкоту!
Хотела я и Надьке бойкот объявить, а потом подумала и сказала ей:
— Всё в порядке. Ты же молча смеялась. Слов не говорила! Так что продолжаем бойкот.
— Ну как не говорила? — заспорила Оксанка. — А «ха-ха-ха»? Это же слово. Междометие!
Но с ней никто уже не разговаривал. Бойкот есть бойкот.
Тогда Оксанка решила другой метод попробовать. В столовке села не с нами, а за другой стол. И давай плакать. Да ещё так натурально плачет!
Как будто её наш бойкот прямо до слёз обидел. На этот раз не выдержала Иринка. Подсела к Оксане, утешает. А к ней и Надя присоединилась.
Я осталась одна. Сижу, суп ложкой мешаю. Да так, что брызги вокруг летят.
Вдруг, как назло, Ирина Викторовна, классная наша, заметила нас и подошла.
— Что у вас тут такое? — спрашивает.
Объяснили ей Надя и Иринка про ритмику и бойкот. Ирина Викторовна мне говорит:
— Иди с Оксаной помирись!
— Не буду, — буркнула я, а сама всё суп мешаю.
— Иди! У нас в школе все дружат.
— А я вот с ней не дружу! — громко сказала я и опять по супу ложкой — плюх!
Брызги полетели Ирине Викторовне прямо на юбку.
— Ой, простите! — вскрикнула я.
Она тоже ойкнула, только сердито, а не испуганно. А потом и говорит:
— Немедленно иди и извинись перед Оксаной! Потому что объявлять человеку бойкот оскорбительно.
— Что? — опешила я и чуть сама себе на колени суп не пролила. — Извиняться перед ней? Да ни за что!
— Тогда. Родителей. В школу, — отчеканила Ирина Викторовна. — Завтра. С утра.
Вот невезение! Поднялась я из-за стола. Что делать? Если маме сказать, что её в школу вызывают… сколько я без Инета, «ВКонтакте» и «Однокласников» тогда буду? Недели три?
— А ещё, — тихо Добавила Ирина Викторовна, — представь, что это тебе объявили бойкот. При том, что ты ничего предосудительного не сделала.
Подошла я к Оксанке. Она сидит, кулаками глаза трёт, как будто у неё на меня аллергия.
— Слушай, — говорю, — ну извини. За бойкот.
А она, представьте себе, отвечает:
— Вот ещё! Не буду я тебя
Я глаза вытаращила. Подошла к Ирине Викторовне. Она как раз возле раковины оттирала салфеткой пятно от супа.
— Я извинилась, — сказала я сердито, — а она мои извинения не приняла!
— Ладно, — вздохнула Ирина Викторовна, — маму можешь не звать. Сами разберётесь. Пятно видно?
— Нет, — честно сказала я (пятно от супа не было видно, только пятно от воды), и она успокоилась.
А я вышла из столовой, иду по коридору и думаю: почему Оксана моих извинений не приняла? Я по-честному хотела извиниться. Не только из-за Интернета, который мне мама отключит, если её в школу вызовут. Просто я представила, что, если бы мне бойкот объявили только за то, что я на уроке руку тянула, я бы обиделась.
В вестибюле школы, на первом этаже, у нас есть ларёк, где всякую всячину продают: ручки, тетрадки, сладости разные. Подошла я к этому ларьку. Нащупала деньги в кармане. И выбрала клубничную и яблочную «Бабу Ягу» и два «Холодка».
Купила всё это — и обратно в столовку. Иринка с Надей как раз за компотом отошли. Подсела я к Оксанке и говорю:
— Вот! Выбирай!
Она растерялась. Но выбрала. Клубничную «Бабу Ягу», конечно. Я знала, что ей понравится. Мы ведь дружим с первого класса.
— Простишь? — спрашиваю и чувствую — сейчас зареву.
— Ага, — она тоже всхлипнула, — и вы меня простите…
Обнялись мы с ней, поплакали. И решили, что больше из-за чепухи ругаться не будем.
В следующий раз на ритмике разминку проводила Ира. Мне, конечно, тоже хотелось. Но я не стала особенно подпрыгивать и тянуть руку, чтобы выскочкой не сочли.
Историю эту мы решили больше не вспоминать. А кто нам о ней напомнит, тому — бойкот!
Кавычки
— И так, кавычки, — повторила Наталья Николаевна. — Пишите! «Парный знак препинания… пре-пи-на-ни-я, который употребляется для выделения прямой речи…»
— Зачем она заставляет нас писать правила? — недовольно прошептала мне на ухо Варька. — Ведь это всё есть в учебнике!
— Может, чтобы мы лучше запомнили, — прошептала я в ответ, — хотя я всё равно потом забываю эти правила…
— «… А также отдельных слов, — погромче продолжила Наталья Николаевна, — если они включаются в текст не в своём обычном значении, а в переносном смысле».
— «И» исправь на «Е», — прошептала Варька.
— Где? — не поняла я.
— У себя! Пишется в «перЕносном», а не в «перИносном». Ну вот, смотри!
Она ткнула мне ручкой в тетрадку и вдруг ойкнула.
— Что это у тебя такое? Какие-то букашки.
Она сильно дунула мне на тетрадь и с листка взлетели два чёрных катышка.