Подснежник
Шрифт:
Сажусь в «зодиак» и еду на север. Вот и Сток-Новингтон, паб «Риджентси». На большом рекламном щите написано: «Лучшее место для свиданий в Северном Лондоне». Ну-ну… Скорей уж обычный ночной клуб – правда, трехэтажный, но тем не менее безвкусный и вульгарный. Впрочем, сюда любят захаживать всякие влиятельные личности. По субботам, когда в паб набиваются хулиганствующие подростки, пытающиеся произвести впечатление на своих цыпочек, там бывает шумновато, но сегодня только вторник, поэтому в залах должно быть относительно тихо. Ладно, так уж и быть… В конце концов, наплевать на обстановку. Выпью пару стаканчиков – и сразу домой.
Зал на первом этаже, куда обычно заскакивают пропустить рюмочку после работы, почти никого нет,
В зале появляются братья Ламбриану. Тони и Крис. Похоже, они окончательно поладили с Близнецами. Крис чувак спокойный, мягкий, я бы даже сказал – почти порядочный. Тони похитрее, от него можно ждать любой гадости.
Внезапно я чувствую себя так, словно остался один-одинешенек. Пространство вокруг меня как-то сразу пустеет, и только парни по углам искоса поглядывают на меня да перешептываются: «Где Джек Шляпа – там всегда неприятности. Что ж, он давно набивался…» А я совершенно один, и я не готов. Что ж, надо побыстрей допивать и мотать отсюда.
Я – дома. То есть в своей квартире. Выглядит она, конечно, не лучшим образом. Сортир, он и есть сортир. К тому же мне, как назло, не спится. Чувствую себя как на иголках и никак не могу заснуть. Может, это «колеса». Может, что-то еще. В конце концов я встаю и сую руку в углубление за дымоходом. Достаю свою «пушку», тщательно завернутую в тряпицу. Это длинноствольный кольт калибра 45. Чищу и протираю его той же тряпкой. Медленно поворачиваю барабан. «Щелк-щелк-щелк», – щелкает фиксатор. После того как оружие вычищено и смазано, на душе становится спокойнее, и я убираю револьвер обратно в тайник. Я чувствую себя в безопасности, когда он там. Он и обрез охотничьего ружья, который спрятан под половицами. Каким-то образом я все-таки засыпаю, но сплю плохо. Обрывочные, беспорядочные сны беспокоят меня. Я вижу многочисленные сумки и саквояжи, которые движутся по черной ленте аэропортовской багажной карусели. Среди них я замечаю два стареньких чемодана вроде тех, в которые был упакован расчлененный труп Берни Оливера, но когда я наклоняюсь, чтобы взять их, то замечаю, что на бирках написано мое имя.
На следующий день я встаю поздно. Пытаюсь привести квартиру в относительный порядок. Отношу в подвальную прачечную мешок с вонючим старым бельем, а заодно сдаю в химчистку пару костюмов. Ем в ближайшем кафе, потом захожу в букмекерскую контору и трачу большую часть вечера, делая ставки на заведомо невыигрышные номера. На обратном пути заглядываю в магазин. Дома я открываю только что купленную бутылку водки и сажусь перед телевизором. Я таращусь на нечеткое, прыгающее изображение на старом экране, пока не заканчиваются все программы. Звучит национальный гимн, потом раздается резкий сигнал, который, по идее, должен будить всех пьяных неудачников, задремавших перед «ящиком». Экран телевизора сереет, в голове эхом отдается тоненькое гудение частоты. Лавочка закрывается. Пора баиньки, и я снова пью, чтобы отогнать ночные кошмары. Нет нужды говорить, что спать я ложусь один.
На следующий день, примерно во время ланча, звонит Гарри и назначает встречу в аэропорту. Я заливаю «зодиаку» полный бак и еду в западном направлении. По дороге звоню Бердсли, который говорит, чтобы я забрал его в пабе к югу от Далстонского перекрестка. Когда я подъезжаю, он уже ждет меня у дверей. Выглядит Бердсли, что
Вокруг Бердсли вертится несколько подростков. Все они стараются походить на него, подражают каждому его жесту. Они, конечно, выглядят не стильно, а смешно. Грубошерстные пиджачки спортивного покроя, кеды и все такое прочее. Зато все они коротко, почти по-военному подстрижены, и я начинаю думать, что это, возможно, новая мода. Правда, ничего подобного я не видел ни в журналах, ни по телевизору – там все больше рассказывают про волосатиков да про прочие приманки «веселого Лондона», [37] – но это ничего не значит. А хорошо бы, если б это была новая мода. Тогда старине Джеку не нужно было бы особо переживать из-за отсутствия волос.
37
«Веселый Лондон» – название, которое английская пресса использовала в 60-х гг. для рекламы Лондона как центра мод, музыкальной жизни и проч.
В общем, Бердсли запрыгивает в «зодиак», и я спрашиваю его насчет прически.
– Так я не понял – ты что, больше не стиляга?
– Нет. Я же говорил тебе – с этим покончено. Чуваки во «Фламинго» отрастили патлы, обвешались бусами и цветами и пропагандируют всеобщий Мир и Любовь. Тьфу! Аж с души воротит.
– Ну а как называетесь вы? Ну, такие, как ты, и остальные?
– У нас пока нет названия, но… Я думаю, это должно быть что-то вроде «Аггро».
– Аггро?
– Ну да. От слова «агрессия». Понимаешь?
– Значит, «аггро»? – Я слегка усмехаюсь и повторяю: – Аггро…
Мы выезжаем из города и сворачиваем у Хаммерсмита на Большое Западное шоссе.
– Так как насчет «пушки», Джек? – спрашивает Бердсли. Тон у него чуть более наглый, чем следовало бы, и я качаю головой.
– Я же сказал, сынок, – говорю я, – сначала тебе придется немного походить в подмастерьях.
Бердсли замолкает и только обиженно сопит.
– Да не переживай ты, – добавляю я. – У тебя будет целая куча возможностей проявить себя. Это твое аг… агре…
– Аггро, – хмуро поправляет он.
– Ну да, аггро… Так вот, обещаю тебе, что сегодня вечером ты сможешь им насладиться.
Я широко улыбаюсь, и Бердсли улыбается в ответ. Но если говорить честно, поджилки у меня все-таки трясутся.
Гарри велел Чарльзу, старшему смотрителю парковки, организовать нам встречу с главарем аэропортовских грузчиков. И тот, конечно, все устроил. Или, вернее, подстроил. Теперь мы находимся на первом этаже многоэтажной парковки и ждем этого дебила, который вообразил себя королем местных воров. На это время Чарли полностью закрыл для клиентов первый этаж, поэтому весь уровень полностью в нашем распоряжении. Мы прячемся в полумраке за массивными бетонными опорами. Тусклые желтые лампы светят нам в спины. Гарри любит, когда сама обстановка внушает его противникам неуверенность и страх.