Подснежник
Шрифт:
Юноша лучезарно улыбнулся глазами, хотя его губы оставались недвижимы, сел за фортепьяно и заиграл уже известную мелодию. Белый плащ развевался за его спиной, и создавалось впечатление, что это вздымаются два крыла — наподобие ангельских. И от них, как и от всей фигуры Труавиля, исходил дивный неземной свет, от которого на Алена веяло теплом и предчувствием чего-то хорошего.
Взяв последний аккорд, юноша поднялся и поплыл — именно поплыл, а не пошёл! — не касаясь ногами земли, просто подлетел к кровати Дьюара и протянул ему руку, не говоря ни слова, но Алену почудилось:
Дьюар, почти загипнотизированный его тёмным взглядом, почти ослеплённый исходящим от него светом, протянул руку и вложил свою влажную трясущуюся кисть в длинную узкую ладонь юноши. И — о чудо! — Селестен потянул его за собой, и Ален смог встать, снова почувствовав своё тело. Он рассмеялся и бросился обнимать Труавиля, расцеловав его в обе щёки.
Селестен отстранил его, слабо улыбнулся и стал удаляться, быстро и неизбежно. Ален пытался его остановить, догнать, но не мог сдвинуться с места. И всё, что оставалось ему, здоровому, но бесконечно одинокому, — это стоять и простирать руки к уже почти незаметной на звёздном фоне точке. Простирать, простирать, простирать…
========== Глава 4 ==========
Даже не открывая глаз, Ален ощутил, что комната залита солнечным светом. Он чувствовал себя намного лучше, чем в прежние утра. Это не было ни верой, ни надеждой, ни даже предчувствием — просто кровь его текла по венам немного быстрее обычного, и в голове кружились ласточками разные мысли, и ритм сердца был сбивчив, и всё казалось странным и необычным.
Насколько Дьюар помнил, нечто подобное с ним уже происходило, но лишь однажды в его жизни. Это было ещё в ранней юности. Тогда мужчина — ещё совсем мальчик! — влюбился в одну прекрасную девушку.
«Странно, — подумал Ален, — я так давно об этом не вспоминал, что почти забыл…, но то, что я чувствую сейчас, так похоже на… романтическое увлечение».
Мужчина живо вспомнил тот год. Это было весной, когда вокруг ручьи и подснежники. А осенью всё закончилось: она вышла замуж за какого-то старика, кажется отставного генерала, с кучей наград и франков. А была ли любовь?
Только сейчас речь не об этом, а о том, что происходило с Дьюаром в данный момент. Больной называл это романтическим увлечением, но он сам себе не смел признаться в том, что, похоже, по-настоящему влюбился. Может, это оттого что Труавиль слишком походил на девушку? Или это было сторге? В этом ещё предстояло разобраться, но то, что Селестен ему небезразличен, было несомненно.
Мужчина открыл глаза и по обыкновению посмотрел на окно. Между двумя полосами штор проглядывало небо, бледно-синее, как блюдечко из фарфорового сервиза, что пылился где-то в столовой с тех пор, как Ален остался один.
«Интересно, в силах ли теперешнее солнце растопить снег?» — думал Ален, считая минуты и ожидая мадам Кристи с завтраком.
Дверь распахнулась, впустив… нет, не домоправительницу, а Селестена. Увидев, что Ален смотрит на него с явным удивлением, юноша слегка улыбнулся и сказал:
— Вы, я вижу, уже проснулись. Доброе утро!
— Доброе утро, — растерянно ответил Дьюар, наблюдая,
Сейчас, весь залитый солнцем, он казался божеством, сверкающим и волнующим.
— А где же мадам Кристи? — спросил Дьюар.
Быстрый поворот головы в ответ.
— Вам не нравится, что вместо неё я?
— Нет, что вы! — поспешно воскликнул Ален.
— Просто мы с ней решили внести в ежедневную рутину хоть немного разнообразия, — ответил Труавиль. — Это вас немного встряхнуло бы. Что, разве не так?
«Ещё как встряхнуло!» — подумал мужчина. А при словах «мы с ней» Ален почувствовал укол, похожий на ревность: ему хотелось бы, чтобы Селестен был лишь его Селестеном, хотя мужчина и понимал, что это невозможно. Вслух же он спросил:
— Скажите, Селестен, как там сегодня на улице?
— Почти весна, — ответил музыкант, слегка подавшись вперёд и заглядывая вниз, за подоконник. — Кое-где уже прогалины, но ещё холодно.
В профиль его фигура казалась совсем тонкой и хрупкой. Ален смотрел на него с выражением грустной мечтательности на лице, вспоминая свой сон. Юноша полуобернулся к нему и после нескольких минут молчания и задумчивого пристального взгляда, словно что-то ему не давало покоя, вдруг тряхнул кудрями и произнёс, улыбнувшись лукавой улыбкой и подходя к Дьюару и садясь с ним рядом на кровать:
— Э-э, да как же у вас спутаны волосы, Ален! Позвольте-ка…
В руках его появилась изящная расчёска. Он помог Дьюару сесть, подправив одеяло, и стал расчёсывать его вьющиеся золотистые пряди. Не описать, как нравились эти прикосновения самому Алену! Да к тому же Селестен был так близко, что мужчина чувствовал запах его одеколона — запах весенних цветов.
— Не стыдно вам так запустить волосы? — вполне серьёзно спросил Труавиль, распутывая наиболее упрямую прядь пальцами. — И только не говорите мне, что вам уже всё равно. Во-первых, я это уже слышал. А во-вторых, это неправда. Так зачем же это вообще произносить, если в этом нет смысла? И кстати…
…так близко, как никогда… Три верхние пуговицы расстёгнуты. Видно каждую родинку. Какие-то белые точки — шрамы ли? — вокруг шеи… как будто…
— Вы задумались о чём-то? Моя болтовня, наверное, вам мешает.
Ален очнулся:
— Ну что вы! Я очень рад, что вы здесь. И говорите, пожалуйста. Ваш голос — одно даже ваше присутствие! — пробуждает меня к жизни. Неважно что, просто говорите.
— Слова подчас полезнее лекарств. — Труавиль снова взялся за расчёску. — Но вы преувеличиваете мои силы, Ален.
— Я знаю, о чём говорю. — Ален продолжал смотреть на его шею.
…эти точки — как цепочка вокруг шеи. А чуть пониже ямки, где соединяются воедино плечи, торс и шея, эти шрамы сходятся в крест. И так хотелось прикоснуться!
— Что это у вас на шее? — Дьюар протянул руку.
Расчёска выскользнула из пальцев юноши. Он перехватил руку мужчины и отвёл её:
— Ничего. — И застегнул все три пуговицы.
И вид у него в этот момент, как почудилось Дьюару, был не то смущённый, не то раздражённый — никак не понять.