Подумай дважды
Шрифт:
Вспомнив о своем обещании Лоре, Серафима решила сходить к Амориной. Она нуждалась в совете и надеялась, что психолог ей хоть чем-то поможет. В любом случае, стоило попробовать.
Входя в приемную, Сима столкнулась в дверях с женщиной. Она не сразу узнала ее. Лишь когда та обронила сумочку, и Серафима наклонилась, чтобы помочь, то поняла, что перед ней дальняя родственница, с которой они после смерти мамы Серафимы очень редко встречались.
— Марьяна?
— Здравствуйте, Серафима.
Сима присмотрелась и поняла, почему не сразу узнала ее.
— С вами все хорошо? Помощь не нужна?
— Нет, все в полном порядке. — Вымученная улыбка, как и бравурный тон, странно выглядели на измученном лице. — Я здесь случайно. Зашла не в ту дверь.
Сима кивнула, делая вид, что поверила, и посторонилась, пропуская Марьяну к выходу.
— Всего доброго.
— Да. Конечно. И вам.
Она все еще думала о неожиданной встрече, когда ее пригласили войти.
— Я рада, что вы решились.
Татьяна Аморина по-мужски пожала ей руку и предложила присесть в удобное кресло.
— Неужели настолько заметно, что я нуждаюсь в помощи психолога?
— Окружающим, возможно, и нет. Но специалисту и тем, кто близко с вами знаком, безусловно. К тому же вы — здесь. Значит, проблема существует.
— Вы правы.
— Тогда говорите.
— С чего в таких случаях начинают?
— Это не существенно. Возможно, с наболевшего?
— Пожалуй.
Незаметно для себя Сима рассказала все, что случилось со дня ее замужества, с каждым словом вытаскивая из тайников мысли, желания, мотивы поступков — все, из чего складывалась ее семейная жизнь. Она умолчала только об одном — о своих отношениях с Егором. Об этом она не смогла рассказать.
Аморина не перебила ее ни разу, лишь в самых трудных местах легко похлопывала по руке, побуждая продолжать. Когда Сима закончила повествование, ей стало немного легче. В то же время она чувствовала себя обнаженной, почти вывернутой наизнанку. Даже Лоре она не рассказывала так много и подробно, опасаясь остаться непонятой, что уж говорить о других.
Некоторое время в кабинете царила тишина. Затем Аморина поднялась и спросила:
— Вы пьете зеленый чай?
— Да.
— Составите мне компанию?
— С удовольствием.
Татьяна попросила секретаря заварить для них чай и снова устроилась напротив Симы.
— Знаете, с чего вам стоит начать?
— С чего же?
— Полюбите себя, Серафима.
Егор направлялся в больницу. Он ходил сюда, как на работу. В отличие от последней, посещения Вероники с каждым днем становились все более тягостной повинностью.
Он заставлял себя приходить сюда, улыбаться и каждый раз делать вид, что понимает ее, когда слышал на прощанье: «Я еще плохо себя чувствую. Для нас с ребенком лучше перестраховаться и задержаться здесь».
Хуже всего он переносил встречи с Антониной Измайловой. Егор почти ничего не знал об этой женщине до того момента, как она появилась в аэропорту, бросилась на носилки, где лежала Вероника, и запричитала: «Моя бедная исстрадавшаяся девочка! Что же с тобой приключилось?!»
Она выставила из машины «Скорой помощи», приехавшей чтобы доставить Веронику в больницу, санитара, и Егору пришлось подвозить мужчину на такси. За время поездки мать Ники так достала доктора, что по прибытию на место назначения женщина не выдержала и сделала Антонине замечание: «Прекратите нервировать дочь. Ей это вредно».
Странно, что Веронике так долго удавалось скрывать от него настолько неприятную особу. Бритт знал, что она существует — живет в одной из многоэтажек в новостройках и работает директором детского сада, но никогда ее не видел. Вероника напомнила ему о ней, когда захотела отправиться домой.
Антонина Измайлова оккупировала палату дочери, терроризируя медработников и требуя для Вероники самого лучшего. За деньги Бритта, естественно. Когда он собирался нанять для Ники сиделку, ее мать заявила, что лучше нее никто не присмотрит за бедняжкой. Женщину, конечно, можно было понять, если бы не маниакальное желание руководить процессом и уверенность, что беременность нужно пережить в больнице.
Егор уже повернул в небольшой «предбанник» перед элитной палатой, когда оттуда, тихо ругаясь, выскочила медсестра. Женщина с разбегу налетела на Егора и извинилась. Она уже почти повернула за угол, но потом обернулась и выпалила замешкавшемуся Бритту:
— У мамочки вашей… подруги плохое настроение. Вообще это ее обычное состояние, но сегодня — явное обострение.
Медсестра исчезла прежде, чем Егор успел отреагировать. Он повернулся к двери, но услышал, что за ней разговаривают на повышенных тонах — практически ругаются, и решил послушать. Бритт понимал, что поступает некрасиво, даже трусливо, но все равно почти прижал ухо к двери.
— Ты — мягкотелая.
— Мама, не начинай.
Егор едва узнал голос любовницы и недоуменно покачал головой. Куда только подевался нежный, воркующий, с соблазнительной хрипотцой тон?
— Почему до сих пор не поговорила с ним? Сколько можно откладывать?
— Еще рано. Он не готов.
— Детка, запомни, мужчина никогда не бывает готов. Если бы я ждала, пока твой папа созреет…
— И где он, мой дорогой папочка? Сбежал при первом же удобном случае.
— Не совсем. Он платил солидные алименты. Благодаря его деньгам ты смогла учиться в престижной школе, а потом в модельном агентстве.
— Я все помню.
— Плохо помнишь. Если бы я не выбрала тебе красивого папу, ты не пользовалась бы таким успехом и не подцепила приличного и обеспеченного мужчину.