Подвеска Кончиты

Князева Анна

– Я выжил только благодаря тебе.

Дайнека подняла заплаканное лицо и заглянула ему в глаза.

– Но ведь я ничем не смогла помочь…

– Просто хотел увидеть тебя еще раз. Хотя бы еще один раз в жизни.

– У тебя шрам…

Он непроизвольно прикрыл рукой правую щеку.

– Я выбрался из машины до того, как она взорвалась. По склону скатился в кусты и отполз на берег реки. Там у палатки меня подобрали туристы. По их телефону позвонил другу отца. Никогда к нему не обращался, ничего не просил, берег этот шанс на самый последний случай. Тот случай и

мог стать последним. Я обгорел, нога – вдребезги. Дядя Сережа приехал и забрал меня. Месяц пожил у него, потом он увез меня за границу. Дальше лечился там.

Дайнека, не отрываясь, смотрела ему в лицо.

– Ты забыл меня?

– Дурочка, – он обнял ее и прижал к своему плечу. – Кроме тебя у меня никого нет.

– Я тоже люблю тебя-я-я-я… – рыдания мешали ей говорить, она отчаянно повторяла: – Но почему… Почему?!

– Не плачь. Теперь все будет по-другому. Я обещаю тебе.

Он с нежностью посмотрел на нее, и было в этой нежности предчувствие неизбежной потери.

– Но как ты оказался здесь, в Красноярске? – Дайнека решительно отстранилась. – Скажи, мы встретились не случайно?

Он молчал, не зная, что ответить.

– Что-то произошло?

– Произошло, – ей он врать не мог.

Она снова заплакала. Монгол решительно отвернулся, завел двигатель, и они выехали с набережной.

– Что с нами будет?

– Поехали куда-нибудь, посидим, выпьешь чего-нибудь.

– Я ничего не хочу. Только воды, – она судорожно всхлипнула.

– Потерпи до киоска, сбегаю.

Они остановились у зарешеченного павильона. Сквозь окошко-бойницу были видны только руки того, кто находился за прилавком. Монгол выскочил из машины, привычным жестом накинул на голову капюшон. На спине его куртки золотом отливала змеистая голова Медузы Горгоны.

Дайнека отпрянула от стекла.

Вернувшись, Монгол протянул ей бутылку с водой.

– Что с тобой? Тебе плохо?

– Черный Монах! – она смотрела на него, не решаясь произнести вслух то, о чем кричало все у нее внутри. Но потом ее прорвало: – Ты был там! Это тебе передали сумку с деньгами! Это ты…

Монгол отдернул руку и отвернулся. Потом тихо сказал:

– Да, я там был. Ехал в соседнем вагоне, потом, когда поезд встал, забрал сумку, – в его голосе зазвучало отчаяние. – Я пообещал себе, что это в последний раз. Хотел все изменить. Однако случилось не так, как я загадал. Послушай… – он взял ее руки и сжал в своих. – Тебя могут убить.

– Знаю.

– Выход только один – бежать. Я сумею все подготовить. Нужно выполнить одно поручение. По-другому они не отстанут. Тебе надо довериться мне.

– Я верю.

– Бедная девочка!

Дайнека улыбнулась сквозь слезы:

– Меня нельзя жалеть, я заплачу.

– Прости.

Он обнял ее и поцеловал так, что теперь уже ей ничего не было страшно.

* * *

– Смо-о-отри-и-ите, кто пришел… – Ирина сидела за кухонным столом и снизу вверх глядела на Дайнеку.

Та подошла, взяла со стола бутылку.

– Водочка?

– Где ты была? – спросила Ирина.

– Встретила одного человека.

– Видать, хорош

был человек, – она указала на циферблат. – Четыре часа утра.

– Давно не виделись, по городу покатались А ты во сколько вернулась?

– В одиннадцать.

Опустив глаза, Дайнека заставила себя замолчать. У нее не было времени обдумать случившееся, Джамиль появился слишком внезапно. И теперь, стоя перед Ириной, она чувствовала себя виноватой. Казалось, разоблачив Владимира Козырева, она сломала ее счастье.

Через весь стол, по диагонали неторопливо прополз упитанный таракан. За ним – другой, чуть поменьше…

– Совсем обнаглели. Еще немного – и они начнут греметь крышками кастрюль, – Ирина поставила на стол свой бокал. – Не мучайся. Он все рассказал. И про жену, и про детей…

– Что же теперь? – Дайнека опустилась на стул.

– Ничего, – Ирина заплакала. – Мне очень плохо, Дайнека. Я больше не хочу быть одна. Не хочу… – она потянулась к бутылке, чтобы налить водки, и уронила бокал. Уставившись на осколки, тихо сказала: – Все разбилось… разлилось… сломалось… Все.

В ее голосе прозвучала неподдельная горечь.

– Прошу тебя, не надо. Все образуется. Уж лучше оставаться одной… – Дайнека не нашла других слов утешения.

– А своей сестре ты что посоветуешь?

– Ира, у них двое детей, я не имею права советовать.

– Прости. Я эгоистичная сволочь. Все, на что я годна, – только работа. Работа – мой муж, мой ребенок. В конце концов, каждый должен делать свое дело. Только так можно жить. А счастье… Кто сказал, что человек непременно должен быть счастлив? Он должен стремиться к счастью… Стремиться… – Ирина говорила медленно, с паузами, словно уговаривая себя. – Любовь – величайшее заблуждение. Мы любим потому, что хотим любить. И тут уж как повезет. Все зависит от того, кто в этот момент подвернется. Мне в этом никогда не везло.

– Это неправда.

– Что? – Ирина подняла голову.

– Про любовь – это неправда! – твердо повторила Дайнека. – Любишь оттого, что не можешь не полюбить. Все давно решено. Однажды появляется он, и ты уже знаешь, что это он, и не можешь не полюбить.

– Так просто? Тогда почему у меня одни проколы? Скажи!

– Ты все перепутала. Его еще нет, – сказала Дайнека. – Или ты не узнала его.

– Дуры мы, дуры… – Ирина задумчиво покачала головой.

В дверном проеме возник взъерошенный Эдик.

– Любо-о-овь… величайшее заблужде-е-ение… – казалось, он близок к истерике. – Любовь – это когда про себя забываешь, это сострадание, это умение понять. Это… – не справившись с собой, он зарыдал.

– Что ты… Успокойся.

– Рита! – он говорил отрывисто и гортанно. – Вот кто любил! Рита! Я не хочу жить! Я… не… хочу… больше жить…

– Пойдем, пойдем в комнату, – заволновалась Ирина.

– Ира, зачем мне жить дальше?! Зачем? Для кого? – Эдик схватился руками за голову.

Поддерживая его под локти, девушки медленно повели его в комнату. Добравшись до места, Марцевич обессиленно упал на диван. Ирина заботливо укрыла его пледом. Потом они с Дайнекой тихо разошлись по своим комнатам.