Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру)
Шрифт:
Взяв судьбу «в свои руки», он решил остаться в Афинах. Поначалу все складывалось как будто бы удачно: он был зачислен в братию монастыря Пендели близ Афин, поставлен духовником, окончил Афинский университет с отличием, возведен в сан архимандрита, назначен настоятелем в церковь при афинской королевской больнице — «Евангелизмос». Обладая незаурядными музыкальными способностями, он сумел организовать там профессиональный церковный хор. Во время своих визитов в «Евангелизмос» члены королевской семьи нередко посещали богослужения в больничной церкви, привлекаемые стройным пением руководимого Бальфуром хора. Таким путем отец Димитрий стал приближенным греческого королевского двора и, как говорили тогда, принимал исповедь у некоторых членов королевской семьи.
Однако афинское служение отца Димитрия оборвалось так же внезапно, как и другие его начинания. В этот раз событием, неожиданно потрясшим его жизнь, была немецкая оккупация 1941 года. Всего лишь за несколько дней до прихода немцев в Афины, утром 18 апреля он сумел получить
То, что произошло позднее, трудно понять однозначно: этот момент остался наиболее загадочным в жизни Бальфура. По приезде в Каир он стал искать для себя новое место служения в Православной Церкви, будучи уже известным архимандритом и духовником, но — безуспешно. Внутреннее истощание его веры на этот раз достигло своего предела. Сам Бальфур свидетельствовал: «Я потерял веру в то, что Православная Церковь является «единственной обладательницей Истины во всей ее полноте»»[17]. Позднее отец Софроний писал, имея в виду, помимо прочих случаев, вероятно, и историю с Бальфуром: «Из моих встреч я имел немало случаев убедиться, что всякое снижение христианства влечет за собою или личные, или общественные катастрофы. Только этим снижением и можно объяснить бегство из церковной ограды многих лиц, искренно ищущих универсальной «кафолической» Правды и универсальной «кафолической» Истины. Говорю не о развращенных, а о тех, кто глубоко ищет разрешения великих проблем нашего бытия, кто стремится к интегральному и даже абсолютному познанию, естественному для человека»[18].
После пяти месяцев «бездействия» в Каире он сбрил бороду, снял с себя рясу и порвал все связи с Православной Церковью. Не имея ни места, ни денег, ни заработка, ни насущного хлеба, ни семьи, ни отечества, ни, самое главное, — ВЕРЫ, Бальфур погрузился в глубокий внутренний кризис, из которого он стал искать исхода любой ценой. Позднее он охарактеризовал этот период как «годы совершенного безбожества»[19]. В Каире ему случилось жить в комнате, из окон которой было видно Британское консульство. Когда он видел своих соотечественников, входивших и выходивших из дверей консульства, у него естественно возникало чувство саможаления. По сравнению с его плачевным прозябанием их жизнь ему казалась стабильной, устроенной, полной уверенности в завтрашнем дне. Под влиянием своего двоюродного брата, который был государственным чиновником в Британском представительстве в Египте, Бальфур стал искать работу в консульстве. Он надеялся, что свободное владение несколькими иностранными языками поможет ему заработать на жизнь.
Будучи принят на работу в разведывательные службы Британской Армии в Каире, он вскоре был возведен в звание майора. Как человеку, в совершенстве владеющему греческим языком, Бальфуру вскоре был предложен важный пост в Британском Министерстве иностранных дел по политическим сношениям с Грецией. Осенью 1944 года он был назначен в Афины в качестве дипломатического лица для работы в Британской Армии.
Вне Церкви
По возвращении в Афины, но уже как дипломат, Бальфур возобновил переписку с отцом Софронием. Причиной пробуждения в нем религиозного интереса стала трагическая смерть его брата, который погиб в Гонконге в застенках японского концентрационного лагеря для военнопленных. Это событие возродило в Бальфуре чувство бренности всего земного и переживание трагедии человеческого бытия, хотя внутренне он был еще слишком далек от отца Софрония, чтобы разгорелся в нем некогда потухший огонь веры. После войны жизнь Бальфура, казалось, потекла по «обычному руслу» мирской жизни: дипломатическая работа, брак, семья. По службе ему пришлось много раз переезжать из одной страны в другую, жить во многих городах: Тель — Авиве, Смирне, Генуе, Женеве и др.
Эпилог
За все это время отец Софроний не прерывал переписки с Бальфуром. В начале 50–х годов отец Софроний, предвидя в недалеком будущем внутреннюю перемену в своем друге, предсказал:
«Ты пишешь: Так далеко все это от меня теперь… Не знаю, можешь ли ты понять, как далеко отошел я от всех вас? А вместе с тем добавил: А все-таки я вспоминаю с любовью и благодарностью старых друзей, и хочется с ними общаться. Я нескромно думаю, что забыть нашу любовь во Христе СОВСЕМ — ты все-таки не сможешь. Психологически произошло перемещение центра твоего внутреннего мира. Сила новых впечатлений, сильное влияние всего того, что тебя теперь окружает, — все это с годами потеряет свою остроту, и тогда ты снова увидишь, что мы не так далеки от тебя, что нам есть место в твоем сердце, как есть место для тебя и в нашем сердце. Я уже тебе говорил, и, быть может, излишне повторять, что я не забуду тебя. Впрочем, я не смею так сказать, ибо я человек. «Я не забуду тебя» — это слова Бога»[20]. Это были далеко не праздные слова — отец Софроний остался верным Бальфуру до конца своих дней.
Естественно, сознавая свою ответственность пред Богом за душу Бальфура, отец
После продолжительной болезни Бальфур мирно отошел ко Господу 11 октября 1989 года. Так закончился нелегкий жизненный путь этого во многом замечательного человека. Незадолго до смерти Бальфур как-то сказал о своем пройденном духовном поприще: «Я, как неразумный ослик, думал угнаться за двумя могучими конями — старцем Силуаном и отцом Софронием». В последнем письме отец Софроний написал Бальфуру: «Да, мы связаны навсегда всем, что произошло в прошлом за более чем полвека. Бог так много проявлял Свое внимание к судьбам нас обоих, что мы не должны утерять к Нему чувство вечной благодарности»[21].
Подвиг богопознания
Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его[22] — такой путь предначертал Господь всем, кто дерзнул последовать его стопам. Вся жизнь архимандрита Софрония была непрестанным усилием к стяжанию Царства по заповеди Христа. Этот подвиг богопознания нашел свое частичное отражение в письмах к Д. Бальфуру. Они написаны отцом Софронием в годы его жизни на Афоне, когда все его существо было сосредоточено на внутренней борьбе за постижение Божественного Первообраза. Публикуемые в этой книге писания являются ценным и живым свидетельством, указывающим на истоки богословия отца Софрония. Рожденное в недрах афонского предания учение, в них изложенное, во многом предвосхищает его книги «Старец Силуан» и «Видеть Бога как Он есть». По существу письма содержат все основные положения, которые определяют дальнейшее становление отца Софрония как духовного явления нашей эпохи.
Несомненно, событием, во многом определившим его богословский облик, было духовное общение со старцем Силуаном. Переписка с Бальфуром отчасти проливает свет на первые годы знакомства отца Софрония со старцем Силуаном, начавшегося в 1930 году. Когда отец Софроний готовил к изданию книгу «Старец Силуан» (Париж, 1952), он воспользовался этими письмами как живым памятником, запечатлевшим духовный облик старца Силуана: «Там было многое написано под непосредственным влиянием старца, — пишет отец Софроний, — и поэтому они могли бы восстановить в моей памяти с достаточной точностью некоторые вещи о нем»[23]. Старец Силуан открыл для него новые горизонты в духовной жизни. Отец Софроний позднее писал: «Это было в те дни, когда я не находил достаточных слов, чтобы принести Богу мою благодарность за встречу мою со старцем Силуаном. В то время я был весь под «знаком» (чтобы не сказать неподходящего в данном случае слова — впечатлением) того Света Преображения, в котором Бог показал мне старца. После семи лет глубочайшего «недоумения»… в котором я находился до этой встречи, мне в старце было дано подлинно откровение и утверждение»[24].
О богословии, рожденном в покаянии
В жизни самого отца Софрония это были годы глубокого плача за самого себя. Позднее он вспоминал, как в Свято-Пантелеимоновском монастыре ему иногда выпадало послушание — читать вслух Псалтирь для братии, занимавшейся рукоделием. «Бывало, начну псалом, и чувствую, что не могу продолжать — благодать «душит»: рыдание подкатывалось к горлу и рвалось наружу».
Всем своим существом он был погружен в тот болезненный ад покаяния, чрез который нисходит на человека благодать Святого Духа и возводит его в сферу Божественной Жизни. В состоянии такой благодати человек, перерожденный в горниле покаяния, всем существом своим живет реальность Божественного мира и созерцает ее как очевидность. Этой благодатью исполняется всякое его слово, всякое движение его души и сердца. Все проявления в повседневной жизни, до самых последних мелочей, носят печать чистого созерцания Истины.