Подвиг тридцатой батареи
Шрифт:
Через поле перешли относительно спокойно — откуда-то издалека постреливали из ручного пулемета, но с таким рассеиванием, что практически это было безопасно. Когда корректировщики подходили к кустам, их опять обстреляли из автоматов. Пришлось снова залегать, ползти, швырять гранаты и стрелять в почти невидимых врагов. Когда перестрелка закончилась, Адамов обнаружил, что не видно комендора Салапонова. Пришлось вернуться. Салапонов был еще жив. Чувствуя приближение смерти, отважный воин просил застрелить его.
— Я буду для вас обузой, — говорил боец.
— Все поляжем, но не оставим товарища на поругание врагам, — ответил Адамов.
Положив Салапонова на плащ-палатку,
Быстро темнело. Салапонов сначала глухо стонал, потом затих. Накрывшись плащ-палаткой, Адамов осветил лицо бойца. Зрачки открытых глаз были неподвижны.
— У мер, — тихо промолвил лейтенант.
Четверо молча подняли тело и понесли по узкой тропке, поднимавшейся наискось в гору. Шуршащие ветки дубовых кустов хлестали их, холодный ветер обжигал запотевшие лица. На вершине холма остановились, передохнули, закусили галетами и в кромешной тьме, разрываемой редкими сполохами ракет, медленно пошли вниз, к морю.
Пять километров несли тело Салапонова, чтобы похоронить у родной батареи. Три раза пришлось еще морякам схватиться с заставами врага. В одном месте они чуть было не напоролись на свое минное поле, но лейтенант Адамов вовремя это заметил и нашел проход. Линию переднего края прошли удачно. Немцы постреляли в темноту, но безрезультатно.
Помощник командира второй башни Саркис Адамов, хладнокровный и настойчивый человек, много раз ходил в тыл врага и всегда возвращался, хорошо сделав свое дело — направив огонь тяжелых орудий точно на цель. Однажды, окруженный фашистами, он вызвал огонь батареи на себя. Александер помедлил, потом решил, что, видимо, нет другого выхода. Гитлеровцы были рассеяны, но и Адамов получил контузию. Радист вынес его к своим.
Особенно запомнилась Адамову первая стрельба. Тогда он корректировал огонь с выносного поста на холме у реки Альмы. Немцы двигались вдоль берега по проселочной дороге и 30 октября вышли к береговой батарее, которой командовал старший лейтенант Заика. Батарея приняла бой и дралась в окружении более суток.
Немцы несколько раз пытались взять штурмом огневую позицию батареи, но, встреченные метким огнем двух уцелевших орудий, пулеметов и винтовок, отступали, неся большие потери.
Позже выяснилось, что в бою принимали активное участие даже семьи офицеров и сверхсрочников. Женщины стреляли из винтовок, перевязывали раненых, подносили боеприпасы. Когда кончились снаряды и дальнейшая борьба стала бесполезной, командование Севастопольского гарнизона прислало тральщик и буксир, чтобы спасти оставшихся в живых.
Немцы обстреливали корабли и шлюпки, перевозившие людей с берега, но командиры кораблей умело маневрировали и ставили дымовые завесы. Прикрываясь огнем пулеметов, к шлюпкам направились последние защитники батареи. Но танкетки врага отрезали от моря отважных воинов, среди которых были и командир с комиссаром.
С корректировочного поста хорошо видели все это в оптические приборы, но помочь не могли: снаряды Тридцатой туда не долетали. Но когда немецкие танки и бронетранспортеры, подкрепленные большим отрядом мотоциклистов, показались на бугре почти рядом с постом, корректировщики немедленно сообщили об этом на батарею. Раздался залп. Одна танкетка была буквально раздавлена. Другая, пробитая осколками, загорелась. Град шрапнельных пуль сразил много мотоциклистов: в каждом снаряде было более двух тысяч свинцовых шариков. Колонна была рассеяна; обрадованные моряки стали кричать «ура» и качать друг друга, хотя ликовать было еще рано.
Огонь корректировали до тех пор, пока враги не отрезали пост, обойдя его стороной по балкам. Адамов доложил об этом Александеру, и командир
Моряки так и сделали и направились вдоль берега в сторону Севастополя. Немцев нигде не было видно, но когда корректировщики подошли к одной деревне, женщины сообщили, что она занята врагом. Пришлось уходить в поле и по балкам пробираться дальше. Мотоциклисты заметили это и ринулись в погоню.
Произошла короткая перестрелка. Несколько вражеских солдат слетело с машин, остальные повернули обратно. Потом путь корректировщикам преградили танкетки. У моряков были противотанковые гранаты, но растерялись и они, и немцы. Обменявшись короткими пулеметными очередями, они разошлись.
Александер и Соловьев расцеловали возвратившихся, поздравили с первым боевым успехом. А тем все казалось, что они не сумели нанести врагу больших потерь...
Наученные горьким опытом, немцы старались днем не подвозить войска ближе, чем на пятнадцать — двадцать километров к Севастополю. Но батарея Александера стреляла более чем на тридцать километров, и фашистские поезда были для батареи неплохой целью. Поэтому Александер и Соловьев, не ограничиваясь постоянными корректировочными постами, старались забрасывать подальше за линию фронта и временные. И хотя кор-посты несли потери, их работа в тылу противника стала обычным делом. Немцы, экономившие горючее, перевозили людей и грузы главным образом по железной дороге, но иногда они не могли ждать темноты — каждый час был дорог — и, пренебрегая опасностью, днем гнали эшелоны поближе к фронту.
Однажды к станции Биюк-Сюрень ночью подошел эшелон с боеприпасами. Об этом сообщили два корпоста — выносной, в тылу противника, и постоянный, которым командовал Репков. Не успел поезд остановиться, как на него посыпались снаряды. Вагоны загорелись, паровоз взорвался от прямого попадания, а потом начали рваться боеприпасы. Это было слышно даже в Севастополе. По данным журнала боевых действий дивизиона, на уничтожение этого поезда израсходовали всего шестнадцать снарядов.
Первые дни боев за Севастополь были для батарейцев особенно жаркими. Полевая артиллерия Приморской армии еще не пришла с Южного берега Крыма. Кораблей в бухте было мало, к тому же у них были в это время другие цели. Поэтому Тридцатая и Десятая батареи при поддержке зенитных батарей держали под обстрелом большой участок фронта.
Вот краткая выписка из журнала боевых действий Тридцатой батареи за 4 ноября 1941 года:
«8.49. Один выстрел по кургану Таш-Оба.
14.34. Пять снарядов — по тяжелой батарее противника. Батарея замолчала.
14.55. По наступавшей пехоте и минометной батарее — 19 шрапнелей. Батарея подавлена, наступление приостановлено.
16.36. По балке Коба-Джигла — 6 снарядов.
19.10. Заградительный огонь по шоссе Симферополь — Бахчисарай и по железной дороге в районе хутора Кефели — 21 снаряд. Рассеяно до батальона пехоты.
22.00. Шесть фугасных снарядов по пехоте.
23.04. Шесть шрапнелей по пехоте».
Семь огневых налетов в течение суток. А какие разнообразные цели!
Один выстрел по кургану. На нем стояло тяжелое орудие, стрелявшее по городу «беспокоящим огнем». Немцы расставляли эти орудия по одному, чтобы в случае накрытия нести меньше потерь. Орудийный расчет, выпустив снаряд, залезал в окопчик и курил пять — десять минут, потом новый выстрел и опять перерыв... Наблюдатель корпоста заметил короткую вспышку, точно засек ее место и сообщил Александеру. Через несколько минут прогремел одиночный выстрел, снаряд разорвался точно в районе фашистского орудия, и больше с этой высоты не стреляли.