Подвиг тридцатой батареи
Шрифт:
Но командир и комиссар были неумолимы. Они отбирали самых дисциплинированных и умелых: отличных стрелков, физкультурников, воинов, на которых можно положиться. Четверо из них были коммунисты, пятеро — комсомольцы.
Командир Центрального поста батареи лейтенант Репков еще накануне заявил Александеру, что почти все его подчиненные просятся на фронт хотя бы в морскую пехоту, если в артиллерию не возьмут.
— А вы, Лев Г ригорьевич, что им сказали?
— Сказал, что нельзя оголять Центральный пост батареи, что старшины и краснофлотцы поста обладают редкой профессией и им трудно подготовить замену, что немцы уже на Сиваше, рвутся в Крым. Кроме того, мы не гарантированы и от ударов с моря.
— Да, положение напряженное.
Репков задумался: очень тяжело слышать от командира батареи такие слова. Но все это, к сожалению, правда.
— Пожалуй, мы маловато думали до войны о стрельбах по суше, — сказал Александер. — Война и в это дело вносит свои поправки.
Центральный пост управления огнем крупнокалиберной батареи — это не только те приборы, что укрыты на сорокашестиметровой глубине в толще горы. Центральному посту подчинено несколько выносных постов, расположенных по берегу. С помощью этих постов определяется место противника на море. Тут решается как бы тригонометрическая задача: нахождение вершины треугольника по двум углам и основанию. Основание треугольника — расстояние между постами. Оно известно. Два угла определяют с помощью приборов. Имея эти исходные данные, можно с точностью до метра определить расстояние до противника и его место относительно берега. Вот почему Александер на учебных стрельбах не давал пристрелочных залпов. Первый же залп шел на поражение. Конечно, это было возможно благодаря тому, что личный состав Центрального поста великолепно знал свое дело. Однако сейчас, когда враг угрожал не с моря, а с суши, система выносных постов уже не имела той ценности. Это отлично понимали все краснофлотцы и старшины Центрального поста. Вот почему так рвались на фронт: они считали, что там принесут больше пользы. И командиру нелегко было убедить людей, что каждый из них нужен именно здесь, на своем месте. Да, было над чем задуматься лейтенанту Репкову, только год назад окончившему военно-морское артиллерийское училище.
...На следующий день утром провожали в морскую пехоту. Напутственные речи были горячими, краткими и простыми:
— Бейте врага так, как требует партия, Родина! Никакой пощады фашистским захватчикам. Каждый ваш выстрел должен находить врага.
Батарейный поэт Петр Кирилюк прочел стихи, в которых призывал мстить злобным ворогам.
От имени уходивших морских пехотинцев выступил Терентий Волощук. Он сказал, что батарейцы Тридцатой не посрамят чести своей родной батареи и будут бить врага мужественно и умело.
Короткая команда, краснофлотцы садятся в грузовик, и через минуту только облако пыли клубится на шоссе.
Помрачнели лица оставшихся бойцов. И опять посыпались докладные с теми же просьбами — откомандировать в морскую пехоту или в полевую артиллерию.
На исходе был четвертый месяц войны. Вражеские полчища рвались к Москве. Александер, отправивший беременную жену и трехлетнюю дочурку в столицу, тревожился за их судьбу. Наконец пришла долгожданная весточка. Жена сообщала, что
Среди горячих повседневных дел командир забывал о личном. Но по вечерам, оставшись один, он тосковал по дорогим и близким. Однажды в такие минуты он написал жене:
«...И я скучаю, и очень хотел бы видеть вас, мои родные, любимые, но это сейчас невозможно. Главное сейчас — бить врага. А потом мы с тобой заживем счастливой жизнью...»
Командир батареи не знал, что в те самые минуты, когда он пишет эти строки, Александра Алексеевна, укрывшись от очередной фашистской бомбежки в переполненном людьми подземелье метрополитена, «не оплошала»: подарила ему сына.
Александра Алексеевна сразу же написала мужу о рождении сына. Но письма задерживала военная цензура: в них указывалось место его рождения, служившее убежищем для многих тысяч жителей столицы. Александер беспокоился о семье, засыпал письмами жену и ее родных. Его письма, полные тревоги и горечи, приходили исправно. Жена отвечала ему вновь и вновь, описывая обстоятельства и место рождения сына. Понятно, что и эти письма не доходили до адресата.
Комиссар тоже часто писал жене. Бронислава Иосифовна Соловьева и трехлетний сын Леонид попали в общий поток эвакуированных, направлявшихся из Севастополя на Северный Кавказ. Соловьевы обосновались на станции Белая Глина. Жизнь была нелегкая, и Бронислава Иосифовна часто писала мужу о своих нуждах. Но письма доходили редко. Соловьев терпеливо внушал ей, что она не должна падать духом в трудностях, что ей следует поддерживать других женщин, оказавшихся в тяжелых условиях.
Письма Соловьева были проникнуты глубоким оптимизмом, он заботился о том, чтобы в письмах, которые получают офицеры его батареи от членов их семей, не было жалоб. Бронислава Иосифовна и сын комиссара Леонид Ермилович бережно сохранили его письма. Их много, большей частью это открытки.
«Вчера вечером я получил ваше письмо от 29.VIII, — пишет Соловьев, — но не сумел в тот же вечер написать ответ, так как довелось выполнять более важную работу... Пойми, дорогая моя Бронечка, что идет Великая Отечественная война, что враг коварен, силен и неумолим, что сейчас не время нам с тобой заниматься личными вопросами, ибо они, эти вопросы, нам так мешают, что мы с тобой теряем равновесие, что врагу и нужно...»
В одном из писем Соловьев рассказывает жене со слов очевидца, прибывшего на батарею, как немецкие летчики с бреющего полета расстреливали женщин и детей у днепропетровского вокзала. «Кровь стынет в жилах от его рассказов о зверствах этих гадов, — пишет Соловьев. — Нам сейчас нужно громить и громить до полного истребления этих подлецов, а не распускать нюни, так как это на руку только врагу... Большое тебе спасибо за то, что ты написала про моего незабвенного Кокины-Морокины (так в семье шутя называли Леню). Ах, дорогая, что скрывать... я порой пригрустну по вас, но ничего не могу сделать. Вы мне даже раза четыре снились, — «но это только сон...»
В общем, дорогая моя, не унывай, мужайся, в трудностях воспитываются жгучая ненависть к врагу и твердая уверенность в скором разгроме...
Будь здорова, моя милая Бронечка. Целую вас крепко, крепко. Поцелуй за меня Леонида...»
29 октября Подорожный, уже успевший заготовить много продуктов, вместе с кладовщиком Зайцевым и шофером Боркутовым рискнул поехать еще в один рейс. До Евпатории не доехали: там уже были немцы. В Саках на складах нагрузили машину и покатили обратно. На одном из перекрестков стояла немецкая танкетка. Она подпустила грузовик метров на пятьсот и открыла пулеметный огонь. Подорожный не растерялся, приказал шоферу круто свернуть в балку и по целине прорвался на усадьбу совхоза имени Фрунзе. Камеры машины оказались крепкими, и это спасло заготовителей. Когда они прибыли на батарею, в ящиках и кузове обнаружили несколько дырок от пуль врага.