Подвиг
Шрифт:
Здесь был выгнутый мост, который потом, отступая, сожгли. На площади шелковые знамена, лозунги и фонари, — Лю Хэ-дин подвигает лист бумаги и проводит черту. — Вот городская свалка. За скалой виден край помещичьей крыши, дом сожгли для страха, остались службы. У скалы был похоронен И Фу. Один человек сделал надпись на могиле. По-китайски это составляет пять слогов в строчке.
Я схоронил его, но положил Не к устью Ян-Цзы мертвой головой. Но сердцем к западу, лицом к Москве, Под высокой разросшейся травой.Потом этот камень разбили.
Здесь были дети, пугавшие местных кулаков, трубя в охотничьи рога и вывешивая красные флаги на деревьях. Отсюда шли генералы. Здесь были мы.
Так рассказывал
Во время занятия Чан Ши он попал в плен к гоминдановским милитаристам и бежал. Он плавал на американском теплоходе «Доллар-Президент Лайн» и был кочегаром.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мы ехали в открытой партизанской повозке вдоль линии границы. По туманным ложбинкам катились узкие ручьи. На полях переселенческого колхоза были видны кони, плуги и машины. Под нами лежало озеро Ханка — большой желтый водоем, по которому вдоль берега двигался дозорный катер. Навстречу нам по дороге разворачивался красноармейский отряд. Мы слышали шаги, слова команды и приближающуюся песню:
Над Иманом, над Иманом, По долине Сулунзейской Шел болотом, шел туманом Батальон красноармейский. — Ты откуда? — Я с Кубани. — Что там нового в станице?.. — На Кубани жито сняли. Парень сватался к девице. — Ты откуда? — Я с Урала. Там всю ночь гремят машины. Там бессонные бригады Рушат горные вершины. — Ты откуда? — Я с Кавказа, Шелком мечена рубаха — Я джигит советской власти С лугового Карабаха. — Я из славного Кузнецка, — Я из гордого Дзержинска. — Я пастух советской власти Из холмов Баталпашинска. — Я пришел нести винтовку, Целить пулей непреклонно Из пшеничного колхоза Белгородского района. Под горой пылит колонна — Блещут спицы самокатов. — Ты откуда? — Я — Коломна! — Я — Воронеж! — Я — Саратов!Мы поравнялись с отрядом, слушая перекличку городов, разговаривавших в походной песне.
РАССКАЗЫ
БУДДИЙСКИЙ МОНАХ
В 1923 году в Бюллетене Монгольского телеграфного агентства было напечатано короткое сообщение:
«Арестован и расстрелян известный лама Бадмачжаб, называвший себя Бадма-ламой. Не то монгол, не то астраханский калмык, побывавший в Тибете, не чуждый европейской культуре, в 1912 году взявший приступом целый город на западе страны, этот человек впоследствии выродился в обыкновенного уголовного преступника, убийцу и врага народной революции. Разбойничая в отдаленных малодоступных областях, Бадма-лама наконец пал жертвой своих же интриг. В Урге ожидается доставка головы и сердца преступного монаха».
Мы просматривали комплекты Бюллетеней МОНТА и заинтересовались этой столь сжато изложенной биографией. Вот что нам удалось узнать о Бадма-ламе.
Тридцать лет тому назад бурятский ученый Таболонов путешествовал по Монголии в поисках орхонских, надписей. Он выехал из Урги, ночевал в почтовых юртах на западном тракте и добрался до уединенного степного урочища. Здесь он решил сделать привал, чтобы привести в порядок коллекции.
Он двигался по стране конным обозом с четырьмя проводниками и с молодым препаратором, иркутянином
Таболонов вырос в богатой бурятской семье, в Забайкалье. Окончив русскую гимназию и университет, он — один из первых бурятских интеллигентов — страстно предавался археологии. Робкий, иногда даже льстивый в обращении с царским начальством, он находил утешение в раскопках.
Археологи разбили лагерь в степном урочище. Они решили здесь пробыть несколько дней. Невысокий костер загорелся на склоне холма. Проводники вскипятили чай.
Перед сном ученые отправились с фонарями совершать обмер каменных баб, стоявших неподалеку от лагеря. По другую сторону кургана они увидели еще один костер. Возле него сидел молодой лама и сушил дорожные тряпки. Его бледное лицо с резко выступающими височными костями, широкий лоб и быстро двигающиеся глаза привлекли к себе внимание проезжих.
Таболонов поздоровался с монахом. Тот равнодушно ответил: «И вам привет!»
Стоя рядом с костром, археологи разбирали китайскую надпись, вырезанную на грубом обелиске из коричневой пемзы. Статуи были плоские и как бы выбитые ленивым резцом. Каменная одежда, запахнутая справа налево по современному монгольскому образцу, заставляла думать, что здесь изображены близкие родичи нынешних жителей степи.
Впоследствии Таболонов рассказывал, что бродячий монах заинтересовал его молчаливостью, которая обычно несвойственна этой породе людей. Таболонов пригласил монаха к костру, предложил разделить с экспедицией вечерний чай. Наевшись, монах стал словоохотливым и много расспрашивал о России, о западных странах, о науках, о железных дорогах, о современных армиях. Таболонов заговорил о пользе европейского просвещения, археологии и гигиены. Монах слушал внимательно и задавал все новые вопросы. Указав на теодолит, он спросил: «Что это за труба? Что в нее видно?» Когда начался лунный восход и степь стала багровой, как от пожара, монах спросил: «Кому принадлежит луна?»
Незаметно разговор перешел к новейшим событиям. Был последний год царствования вдовствующей китайской императрицы — 1910-й по европейскому летосчислению.
Таболонов сказал:
— В настоящее смутное время империи всякий смелый и решительный человек мог бы повести за собой монгольский народ.
Монах слушал и кивал головой, но не высказал мнения по этому поводу. Потом Таболонов упомянул имя Наполеона. Монах сказал, что слыхал об этом человеке в бытность свою в Тибете. Под конец они начали говорить о разных исторических людях. Говорили о восстании Амур-Саны в XVIII веке, о буддийских святых, которые жили в старину в Западной Монголии, об их грозной силе. Мельком вспомнили, что в горном монастыре Бага-Субурган, на берегу Голубого озера, жил когда-то святой Бадма-лама. Он умер сорок лет назад и с тех пор, по словам богословов, его дух не переселялся в человеческий образ, хотя в народе ходят легенды, что он появится снова и будет великим воином.
— Меня также зовут Бадма, — сказал монах улыбаясь, — я также Бадма-лама, то есть монах Бадма.
Таболонов не придал значения этой шутке.
Впрочем, несколько месяцев спустя, прочитав в газете известие о том, что в Западной Монголии появилась шайка разбойников, во главе которой стоит человек, называющий себя воплощением Бадма-ламы, он понял, что молодой монах извлек пользу из ночного разговора.
Новоиспеченный святой распустил о себе слух, что он не простой разбойник. Напротив, он монгольский патриот и проповедует необходимость сбросить иго Маньчжурской империи. Действуя таким образом, он в два раза увеличил свой отряд.
Год спустя, когда империя пала и один из монахов стал верховным правителем Монголии, Бадма-лама на время смирился. Ему разрешили сохранить отряд и назначили начальником маленького гарнизона в горах.
Шестнадцать месяцев тому назад он был никому не известным бродягой-монахом, какие толпами нищенствовали в степи. Сейчас в его распоряжении было двадцать солдат, он жил в богатой новой юрте и имя его пользовалось некоторым весом.
Он именовал себя наследником «Добрых мужей» — «Сайнэри», этих легендарных разбойников Центральной Азии. Он говорил, что задача его — служить монгольскому духу и изгонять угнетателей. Прикрываясь этой ложью, он грабил китайских купцов, случайно задержавшихся в горах, уничтожал юрты киргизов, кочевавших на западе. В приказах по отряду он называл себя степным Наполеоном, он строго наказывал всех, кто осмеливался ему противоречить.