Подвиг
Шрифт:
Я удивленно качаю головой. Действительно, это странная вещь — отряд Армии Спасения на острове в Беринговом море. Когда-то я видал солдат Армии Спасения в Москве на Покровке. У них была маленькая столовая с душеспасительной литературой. Там можно было получить чечевичную похлебку при условии, если вы прослушаете их проповеди и гнусавые гимны. Было это, кажется, в 1918 году, во время блокады и начинающегося голода, и столовая всегда была переполнена.
— Я вижу, вас это заинтересовало, — говорит суперкарго, — тем лучше. Вы можете пойти посмотреть штаб отряда, пока у нас будет возня с формальностями по сдаче груза для школы и меновых складов. Школа вот там. Приходите туда через полчаса. Мы устроим маленький завтрак на берегу.
Я направляюсь к поселку. Поселок довольно велик — домов тридцать пять. Юрты островных эскимосов
Посередине юрты сидят два эскимоса в вязаных фуфайках и зеленых колпаках. Перед ними лежит целая груда разных изделий из моржового клыка и зуба. Старые плоскоголовые божки с скрытными и невыразительными лицами. Их носят на поясе, когда ждут удачной охоты. На длинных моржовых клыках, валяющихся рядом, изображена вся жизнь эскимоса — охота на тюленей, китобойный промысел, зимняя езда на собаках, летняя — в кожаной байдаре по бурному океану. Рисунки вырезаны острым каменным резцом, в своеобразной и самостоятельной манере. Среди эскимосов (так же как среди дежневских чукчей) много талантливых художников — почти всякий эскимос может рисовать или вырезает фигурки на кости. В Сан-Франциско цена хорошо отполированного и разрисованного клыка доходит до двухсот долларов. Здесь, на Лаврентии, они почти не ценятся. Я отобрал из валявшейся на земле груды несколько понравившихся мне предметов.
— Берите, мериканский белый человек, — сказал младший эскимос. Он и был художником, занимавшимся резьбой на клыках. — Вот эти ваши перчатки я бы хотел в обмен. Не забудьте только сказать, когда приедете во Фриско, что рисунки работал мастер со Святого Лаврентия. Меня зовут Эмма. Я — большой человек.
Нельзя сказать, что он очень требователен. Его честолюбие довольно скромно. Я отдаю ему перчатки и прохожу дальше.
На взгорье, подымаясь над лачугами и землянками селения, стоит новенький блокшив с большой вывеской над килем: «Стафф» («Штаб»). По-видимому, это и есть штаб отряда Армии Спасения, организованного Майкелем Готшалком. Блокшив в переводе на язык сухопутных людей — это корпус небольшой шхуны, перевернутой килем верх. Каюты ее превращены в комнаты, а трюм — в удобный зал второго этажа. Такое сооружение по-английски носит название «хэлк».
Дверь внутрь раскрыта. По узенькой деревянной лестничке я подымаюсь в зал. Там никого нет. В зале стоят несколько колченогих табуретов и гладкий полированный стол, служащий кафедрой. На стенах красуются рисунки, диаграммы и плакаты.
«Если ты хочешь помочь спасению своих ближних, — гласят плакаты, — дай два доллара и подпишись на журнал Армии Спасения „Военный крик“, издающийся в Сан* Франциско на 1928 г.»
На другой стене, черные и упорные, как гвозди, буквы заколачивают в память:
«Помни, помни, помни! На свете осталось еще двенадцать стран, не озаренных светом спасения и нуждающихся в скором просвещении. В поименованных государствах нет отделений и агентов Армии:
Гватемала, Новая Гвинея, Тибет,
Люксембург, Формоза, Бельгийское Конго,
Россия, Персия, Андорра,
Эквадор, Афганистан, Соломоновы острова»
Все это кажется покинутым и запущенным. Я иду вниз. Ступеньки лестницы блокшива скрипят, поддавшись моим шагам.
Тундра, на которой стоит поселок, болотиста и бесплодна. По ней трудно ходить — нога вязнет в хлюпающей траве. Я иду к чибукагской школе, осевшей на холме над поселком, как выброшенный скелет кита. У входа в школу висит кусок материи, белой, как крахмальный воротничок. На нем черной тушью изображен евангельский текст: «Ибо так возлюбил бог мир, что отдал сына своего единородного, дабы всякий верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную». Под этим — три строчки, исчерченные закорючками каких-то странных письмен. Это алфавит, изобретенный миссионерами специально для перевода евангелия на эскимосский язык. Эскимосы его, впрочем, не понимают.
В школе, в одном из классов, поставлен длинный стол. В сборе вся американская колония. На столе валяются счета и фактуры, подписанные мистером Хольстом. Разговор все еще идет о легендарном Готшалке.
— Видели, — кричит мне Рьюбен Брук, — не
— Как же, с ним была прямо радость работать, — вмешивается м-р Хольст, — чистопробная американская голова! Когда советник Ломен узнал про его операцию с оленями, то он сказал, что если соединить предприимчивость Готшалка и капитал Ломена, то можно завоевать всю Америку.
— Почему же Ломен не вложил в него капитал?
— О, Ломен хорошо знает людей. Майкель обвертел бы его вокруг пальца. Такой человек не может быть компаньоном!
— А что это за операция с оленями? — робко спрашиваю я.
— Как! Вы не слыхали об этом? Это гениальный «луп» (буквально: «петля», американцы обозначают этим словом удачный номер, фортель). Вы слыхали в Номе об оленеводческой компании Ломен? Когда пронесся слух о том, что они платят огромные деньги за хороших лосей-производителей, то Майкель Готшалк выкидывает такой номер. Он отправляется на шхуне к берегам Сибири. Там кочует дикий народ чукки или чутчи — я хорошо не помню их название. В это время в России гражданская война, беспорядки, революция и прочие штуки. Голод страшнейший! Большевики отменили собственность! Готшалк идет сначала в русский город Анадир, куда направляется сейчас ваша «Белинда». И он объявляет большевикам — я тоже большевик! Они, разумеется, очень рады, что увидели своего единомышленника, жмут ему руки и говорят: «Вы — настоящий американский джентльмен, если бы у нас было много таких, как вы, — весь мир был бы наш». После этого Майкель Готшалк, уже вроде официального лица, направляется в залив Провидения, куда прикочевывают дикари со стадами оленей, и спокойно заявляет им: «Собственность — это воровство». Вся команда направляет на них револьверы, и они погружают на палубу сто лучших сибирских лосей, которым в Аляске прямо нет цены. На прощание он говорит дикарям маленькую речь: «Я поступил с вами по законам вашего же правительства. Оно не признает собственности. Поэтому ваши олени принадлежат столько же вам, сколько мне. Если вы недовольны — жалуйтесь на свое правительство». Большевики потом прямо взбесились. Готшалк отхватил тогда порядочный куш у Ломена.
То, что он описывает, — обыкновенное пиратство, преследуемое по законам Соединенных Штатов. Однако все весело смеются и не видят в поступке Готшалка ничего особенно дурного. Ведь это сделано в стране большевиков, где все законы навыворот.
— А как были преданы ему туземцы, — сладким и приятным голосом говорит школьный учитель. — Он был в полном смысле слова отец туземцев. Надо признать факт, что белый человек не выдерживает даже десяти лет на этом острове. И, следовательно, единственный, кто может использовать природные богатства и передавать их нам, — это туземец. Новый курс, принятый Штатами по отношению к низшим народностям, — это именно покровительство. Надо подкармливать их. Мешать их вымиранию. Хотя бы так, как мы делаем с ценным зверем.
«Белинда» стоит под парами, готовая в любую минуту сняться с якоря.
ПАРОХОД ИДЕТ В ЯПОНИЮ
Советы в Беринговом море
20 сентября 1928 года
Возле фактории стоит шест и доска с надписью: «Просят граждан, приехавших на факторию, привязывать ездовых собак не у самых дверей, а на специально отведенном для этого месте, у столбов, на берегу речки. Завфакторией. Подпись».
Склады фактории переполнены. «Ломятся от товаров». Действительно, «ломятся». Вчера в складе обвалились верхние полки под тяжестью чугунных котлов. Пароход, завозивший груз, ушел всего три недели назад. Все, кто только в состоянии, приезжают за двести — триста километров для закупок. К весне от товаров ничего не останется. Сейчас на складах можно достать что угодно — от ножей, иголок, одеколона до апельсинов. Апельсины — калифорнийские, с толстой кожей, на каждом синей краской английская надпись «Sunkist». Чукчи и камчадалы апельсинов не берут — дорого и невкусно, по их мнению. Предпочитают лук, картошку, редьку. Главное — лук. Апельсины, шоколад, компотные консервы — все это расходится по совслужащим Анадыря. Любопытно, что со стороны чукчей нет спроса также на соль, — они не солят пищу.