Подвиг
Шрифт:
Он был одет в длинный синий халат с крупными белыми узорами из квадратов и кругов и в мягкие желтые сапоги, сшитые, судя по виду, из рыбьей кожи. В его лице было что-то странное и необычное, сразу отличавшее его от рабочих завода. У него была круглая голова, широкое белоскулое лицо и бесцветные растерянные глаза. Волнистые сивые усы свисали над верхней губой. Он был плосконос и зарос клочковатой кривой бородой.
Несомненно, он не японец. Вероятнее всего, это айну — островной туземец, из вымирающего курильского племени.
Да, конечно это айну!
В лоции Тихого океана издания 1868 года, которой я пользуюсь, говорится:
«Население Курильского архипелага состоит из курильцев, иначе называемых айнами. Этот народ славится
Свои стрелы курильцы отравляют аконитовым соком. Раны, отравленные ими, опасны и большей частью оканчиваются смертью. Японцы применяют к курильцам различные имена, как, например, „иэби“, что означает „варвар“, „дикарь“, „атсамоиэби“, то есть „восточные варвары“, а также „мосино“, то есть „обросшие волосами“. Живут курильцы в низких тростниковых хижинах, построенных на сваях, и боготворят собак и медведей. Каждое поколение имеет своего живого медведя, пользующегося почетом и заботливостью. По сообщениям флот-капитана Джемса, посетившего острова в 1803 году, на каждом острове архипелага имеется по нескольку их селений».
Эти сведения, сообщаемые лоцией, в настоящее время совершенно не соответствуют действительности. За сто лет владения японцами Курильскими островами от народа айнов на островах осталось каких-нибудь несколько сот человек, в то время как в восемнадцатом веке количество их определялось в двадцать тысяч. При столкновении с японцами этот народ был раздавлен политикой экономического порабощения и суровой системой административной опеки.
Я сделаю выписку из книги капитана Сноу, лучшего знатока Курильских островов. Книга называется «Курильская Гряда, описанная на основании опыта двадцати лет плавания». Ее мне подарил Н-в в Петропавловске.
«Кто наблюдал тиранию японцев над айнами, тот скажет, как с айнами обращаются дурно и жестоко. Ведя жизнь крепостных, они так запуганы и подавлены, что потеряли всякую мысль о сопротивлении и независимости. Это наиболее лишенный бодрости народ в мире. Ударьте айна, и, надо думать, он расплачется. Я видел много раз, как исправлению айна способствовала пощечина. В айне потешное совмещение неустрашимости с робостью. Даже северные айну, которые раньше не были под японской властью, а отошли к Японии только в 1875 году, после обмена Россией северной части архипелага на Сахалин, питают ужасный и непобедимый страх к японцам, не колеблясь в то же время идти один на один на медведя. Айну были сильным и здоровым народом, однако привитые им сифилис (любопытно, что сифилис по-айнски — „японская болезнь“) и пьянство вырвали немалую часть из их числа. Все молодые девушки этого племени стремятся пойти во временные жены к одному из японцев, приходящих для промысла на острова. Они часто меняют таких временных мужей и, только потеряв свою свежесть и став непривлекательными, выходят замуж за айна. Японец в состоянии снабдить женщину домом, обедом и платьем богаче, чем айн. К тому же он может дать им многие маленькие предметы роскоши, вроде бус, мыла, зеркалец и ситцевых платков, которые для мужа-айна невозможно и негде добыть. Туземцы питают такое пристрастие к спиртным напиткам, что мне случилось видеть айнскую женщину, дававшую своему грудному ребенку чистый ром. Маленький его отведал, после чего кричал изо всех сил, пока ему не дали снова».
В последние годы японским правительством принималось много мер для того, чтобы улучшить положение айнов. Для этого сюда перевозились земледельческие орудия и утварь японских айнов, живущих на Хоккайдо и пользующихся сравнительным благосостоянием. Многие годы, после передачи Северных Курил из русских в японские руки, туземцы продолжали жить в своих становищах. Затем приказом японского правительства их переселили на остров Сикотан. Поселили их на Сикотане в маленькой
…Курилец бросил тряпку и низко поклонился, приложив руки ко лбу ладонями вверх. Только после этого он поглядел на меня.
— Хэ, хээ! — воскликнул он с тупым выражением лица и что-то прибавил по-японски.
Я покачал головой и знаками показал, что не понимаю.
— Чо, паря, мольца, ты русский? — неожиданно спросил он на цокающем русско-камчатском языке.
Я вздрогнул и оглянулся. Мне показалось, что я ослышался и эти слова произнес кто-то другой.
— Я, паря, соболевал на Лопатке. Мольца охотил, не уснывал. Двадцать годы сряду. И зовут меня Алексей. По-нихонски — Иосибуми.
От острова Урупа до Камчатки — тысяча километров. Срочных пароходных рейсов нет, да если бы были, курилец не смог бы купить себе билет. Я очень хорошо представляю себе его уход на Камчатку. В маленькой шаткой лодке. Вдоль берега. От острова к острову. С многодневными стоянками в защищенных бухтах во время штормов на океане. Самое опасное место на этом пути — широкий пролив Буссоли, отделяющий южную часть архипелага от северной. Лодка в течение суток идет без берегов, по открытому морю…
— Ках-ды, паря, мы все, сиверные курильские люди, однако, можем мало-мало лопотать русский. Старые люди — говорит русский. Молодые знают, нонца, только нихонский, да нихонский. Тозно позабували язык.
Я не знал, о чем его спросить, хотя он мог бы рассказать много.
— А давно это вы вернулись с Камчатки на острова?
— Охоо! Жил на Камчатке двадцать годы. Камчадалил, стрелил много зверя. Один год — много ел, пил спирт, один год — голодовал. Все одно не набрал ни гроса. Мольца думал, думал — помнил я, что оставил в лагере жену и котят двух. А наш лагерь был здесь, на Урупе. Оно, смотри, на сопке, комчаты бугры — были наши землянки. Я и решил — поеду назад Курилы под руку цумайери камуй. Прости, не понимаешь? Я по-айновски заговорил. Поеду помирай дома. Эй! Приехал, а смотрю — где стоял мой лагерь? Везде, где был айну, — теперь нихонские люди. Дома лежит сломан, лодка дырявая на берегу. Я смотрел, смотрел — пошел работать Рикуоку. Помирай здесь.
— И как — хорошо работать у японцев? Не обижают айнов? Не теснят?
Я спросил об этом самым обыкновенным тоном, просто из любопытства. Но айну был этим взволнован. Он посмотрел на меня подозрительно и хмуро. Зашипел, как японец, и быстро затряс рукой:
— Нет, нет… нихонский — хорошо. Нихонский — все равно как папа и мама бедным айну. Нихонский — шибко большой барин. Ты, смотри, не надо говорить: «Сторож айну мне сказал — нихонский плохо». Однако, если ты так сказал, совсем будешь шибко худой человек.
…С моря раздался сиплый, как мычанье, Гудок. Снизу, от завода, шел Кимесуки, третий офицер нашего парохода. Он шел, словно маршировал, не обращая внимания на осыпавшиеся под ногами камни.
Перед домом для рабочих он остановился, сдвинув ноги и щелкнув по-военному каблуками.
— Прошу вас, сударь, на пароход, — сказал он шепелявя, — очень приятно, если вы нашли для себя интересным этот остров. Настоящая Япония понравится вам еще больше.
— Да, конечно, конечно, — отвечал я, — мне было очень интересно. Я уверен, что настоящая Япония мне понравится еще больше. Вот тут мне много интересных вещей рассказывали.