Подвиг
Шрифт:
— Скажите, пожалуйста, совершаем ли мы заход в порт Чи-Фу?
Нарата, все время сердито поглядывавший на него, громовым голосом сказал:
— Меня раздражает этот нахал, читающий ночью литературу.
Затем он насмешливо обратился к студенту:
— Позвольте вас спросить, чего вы там, собственно говоря, ожидаете?
— В этом городе живет один мой друг, китаец. Учитель народной школы.
— Так я и знал, — удовлетворенно хлопнул себя по лбу Нарата. — Китаец, хунхуз. Изучаете скверные книжечки. Позор, молодой человек.
Лицо
Пароходный механик, добродушный малый с отвислыми ушами и волосатым шрамом на подбородке, увидев, что дело пахнет скандалом, решил помирить пассажиров. Он заметил шутливо:
— Пароход всех везет одинаково. В море, как на свадьбе, запрещено ссориться.
Никто не поддержал его слов.
Все сидели молча, глядя в одну точку: кто под ноги, кто на качающуюся над столом лампу.
— Вот что, оказывается, — сказал Нарата, — среди нас находится один человек, — он указал на студента, скромно сидевшего в углу, — который жрет рис нашей родины, валяется на матрацах, сшитых из сельской ткани, спит с нашими бабами, бормочет всякие слова на одинаковом с нами языке, пьет японскую воду. И что оказывается? Он тайком продает своих отцов.
— Что за вздор! — растерявшись, произнес студент. — Какая вас укусила муха, Нарата-господин?
— Го-го! — продолжал рисовар. — Он может молчать, как убитый, этот друг революционеров. Но мой нос меня не обманывает, когда ветерок несет запах гнильцы. Я двадцать лет торговал вареным рисом в Осака и встречал многих плутов, которых я брал под кулак. Когда мы начнем воевать, — не унимался он, — люди такого сорта будут тявкать в тылу, заражая своим дыханием воздух. Их нужно истреблять раньше, чем это случится.
Студент резко поднялся с места и, схватив свои туфли, стоявшие у входа, вышел на палубу.
— Не нравится! Этот разговор ему не по вкусу, — засмеялся южанин.
Все пассажиры почувствовали прилив болтливости с уходом студента. Языки у них заработали, как мельничные жернова. Они принялись на всяческие лады ругать студента, называя его змеем, микробом и плохим человеком.
Чувствуя себя в центре внимания, Нарата говорил без передышки.
— Япония не есть одни наши острова, вот как я понимаю, почтенные, — гудел он. — Когда я двигаюсь на запад, Япония движется вместе со мной. Я открываю лавку среди монголов в Чахаре, а глядишь — Япония уже рядом. Я кормлю, болтаю, зашибаю деньгу, высматриваю уголки получше. А Япония — уже здесь.
На палубе было сыро и ветрено. Дым вылетал из трубы коричнево-серым клином, оседая на веревочные перила. Солнце стояло низко. Мутная безжизненная вода медленно двигалась за бортом. Течение было слабо, и пароход шел мелкой волной, вдалеке от берегов, по самой середине моря.
Студент шагал по палубе среди консервных ящиков, брезентов и грузовых цепей. Поеживаясь от холода, он щипал маленькую бородку, наивно пробивающуюся под его нижней губой. Нелепый утренний
В своем городе студент считался одним из «тихо-левых». Он изучал естественные науки, интересовался социальным вопросом и был врагом войны и военной политики. Недавно, после смерти старшего дяди, он получил мизерное наследство и рассчитывал, возвратясь из Китая, жениться.
Он ехал по вызову к больному брату, служившему на военном радио в Дайрене. «Нужно же было, чтобы эта образина из Осака пристала ко мне, — думал он. — Я тоже хорош. Не должен был раскрывать себя перед этими крайними людьми. Во всем виноват глупый характер».
Протиснувшись в узенькую дверь, на палубе появился господин Абэ, закутанный в голубой шарф. Он оглядел горизонт и, сказав: «Гм», подпрыгивающей походкой подлетел к студенту.
— Полезная сырость, — сказал он. — Погодой наслаждаясь, хотите забыть эту глупую историю вы?
Студент уклончиво что-то промямлил.
— Странный человеческий тип этот рисовар, — продолжал Абэ. — Я считаю, что он слишком фанатичен для нашего века. В нем упрямство и солдатчины больше, чем истинной веры. А каково мнение ваше?
Передернув плечом, студент с раздражением произнес:
— Я полагаю, что жизни наши суть три облака, плавающие по небу, не задевая друг друга. А господин рисовар старается ходить по земле, толкая соседей локтями. Дело государства есть дело каждого японца, — тут он нервно повысил голос, — и те, кто навязывает нам свои военные затеи, не что иное, как дураки и бесчестные люди! Вот как я рассуждаю.
— Гм, — сказал Абэ и, низко поклонившись, заторопился в каюту.
Вечером в судовом коридоре он встретил рисовара и небрежно сообщил ему:
— Имел после завтрака беседу с очкастым птенцом. На мой взгляд, впечатления ваши справедливы. Это дитя заговорщиков. Кстати, я припоминаю, что он обозвал вас глупым.
— Суждения его цены для меня не имеют, — сердито сказал Нарата и сделал вид, что разглядывает судовой барометр, показывающий «ветер — дождь».
Несколько времени спустя он столкнулся с южанином. У того был секретный и знающий вид.
— Наш сосед, — сказал болтливый представитель рода Наяси, — на палубе занимается чтением литературы. Я посоветовал ему отдохнуть, он наговорил мне в ответ такого о жизни и о политике, что и не вымолвишь.
Нарата вспыхнул и ударил кулаком по стене.
— Гнилые порядки! — крикнул он. — С такими молодцами приходится плыть под одной крышей!
Еще через полчаса к нему подошел военный ветеринар и внушительно отчеканил:
— Гулял на деке. Разговаривал со студентом. Дерзкий экземплярус. Про вас он сказал: мне противен этот рисовар, корчащий из себя самурая.
Никто не мог предполагать, что Нарата из Осака так возмутится этим сообщением. Он быстро повернулся на носках и влетел в пустую каюту.