Подземелья Лондона
Шрифт:
Клингхаймер поднялся и покинул комнату. Джимми зашел за спину Сент-Иву, и втроем они отправились в анатомический театр, где было тепло до духоты. Сент-Ив увидел огромную железную печь, шириной в три фута и длиной в восемь, которая издавала низкое гудение; она и производила тот дым, что шел из замеченной Сент-Ивом трубы. Массивный патрубок соединял печь с трубой.
От зрелища жуткой печи Сент-Ива отвлек вид Клары Райт, привязанной к стулу. Голова девочки упала на грудь, словно ее усыпили эфиром. Рядом располагалась стойка на колесиках. С ее вершины свисало нечто, напоминавшее видом свиной мочевой пузырь, соединенный трубкой с шприцем, закрепленным на ее руке. Доктор Пиви трудился над конструкцией, прилаживая механизмы, похожие на насосы, которые перекачивали
— Клара и я вступаем в брак, я вам уже говорил, профессор, — прошептал Клингхаймер. — Брак в высочайшем смысле этого слова. Она, как видите, должным образом облачена в подвенечное платье, сшитое из отличного английского — макклсфилдского [36] — шелка. Согласитесь, платье искусно в своей простоте. Добиваться показной элегантности не было времени, да и в самой девушке нет ничего показного.
Сент-Ив смотрел на Клингхаймера, выискивая любые внешние признаки извращенного юмора, иронии, но не видел ничего, кроме маски самодовольства.
36
Макклсфилд — город в графстве Чешир, славившийся производством шелка.
— Наша церемония не предполагает священника, а этот театр будет нашей скромной церковью. Моя кровь уже сейчас течет в ее венах, смешиваясь с ее собственной, а ее кровь с моей, а в смеси доза эликсира грибов — буквальное единение, понимаете? Ничего символического. Девушку усыпили и зафиксировали на стуле ради ее же блага. Иначе она могла бы навредить себе.
— Вы рискуете убить ее, — возразил Сент-Ив. — Если кровь несовместима…
— И убить себя, сэр. Мы с Кларой дважды обменялись кровью и будем продолжать обмениваться, пока не станем единым созданием — по крайней мере, в самой сути. Будь наши крови, так сказать, несовместимы, мы бы уже давно об этом узнали. В этих вопросах я, видите ли, завишу от доктора Пиви — точно так же, как Пиви зависит от Жюля Клингхаймера.
— Чего вы надеетесь добиться этой опасной игрой, сэр?
— Ясновидения, если говорить максимально коротко. Второго зрения. Одна из моих целей — раздвинуть границы своих чувств, чтобы видеть дальше, чем видят простые смертные. Клара, разумеется, не из числа простых смертных, и она поделится своими силами со мной. Я в ходе превращения. Вы же, сэр, в ходе развоплощения, что является величайшем проклятьем людей. Нет, сэр, заклинаю вас, храните пока молчание. Я хотел бы соединиться с моей невестой. Сядьте, пожалуйста, профессор.
Мистер Клингхаймер дождался, пока Сент-Ива усадили, а затем выбрал себе такое место, откуда мог видеть Клару полностью. Он устроился там и замер. Сент-Ив следил за лицом Клингхаймера, теперь совершенно лишенным выражения, и пытался догадаться, что тот задумал.
Клара ощущала, как кровь медленно перетекает в ее сосуды — количество, в точности равное тому, которое взяли у нее и влили мистеру Клингхаймеру, — по крайней мере, он ей так сказал. Там, где торчала игла, чувствовалась боль, но ей доводилось в жизни страдать сильнее, к тому же она знала, что боль отступит, когда иглу вынут. Клара силой отвлекла себя от мыслей о том, как портится ее кровь…
Она знала, что профессор пришел. Финн сказал ей, что он в Лондоне. Профессор пришел сюда, к доктору Пиви, чтобы забрать ее с собой? Кажется, они не ладят с мистером Клингхаймером, который зачарован звуком собственного голоса и своей болтовней. «Вы рискуете убить ее», — сказал профессор. Однако смешивание крови продолжилось. У профессора здесь нет власти. Если бы была, он прекратил бы то, что они делают.
Она почувствовала, что кто-то наблюдает за нею — не снаружи, но изнутри, словно незваный пришелец, который проник в темный дом и в молчании глядит на спящую семью. Пришельцы никогда не сулят добра. Она начала читать наизусть «Джамблей», чем уже давно пользовалась, чтобы изгонять непрошеные
Клара вообразила решето, крутящееся на морской волне все быстрее и быстрее, и джамблей, которые крепко держатся за его края.
37
Перевод стихотворения The Jumblies британского поэта Эдварда Лира осуществлен Львом Обориным.
Перед ее мысленным взором решето вращалось все стремительнее и стремительнее, пока не превратилось в крутящийся шар, напоминавший круглую человеческую голову, белую, как луна, — голову лунного человека. Однако она отливала зеленым — зеленым, как головы джамблей.
«Динь-ли-ли! Мы скоро исполним мечту! Так хвала кувшину, хвала решету! Пусть луна озаряет морской простор, Пусть несет нас парус к отрогам гор, Наконец мы до них добрались!»Разговор в комнате сгладился до простого гудения — пчелиной речи. В уме Клара видела бородатое лицо, улыбающееся пустой улыбкой — улыбкой чертежа, выполненного палкой на песке. Это был он — мистер Клингхаймер, вторгшийся в ее разум, — и он оглядывался кругом, словно собрался устроиться тут надолго.
Там купили припасов в обратный путь, И сову, и свинью, и риса чуть-чуть, И пчелиный серебряный рой…Улыбка мистера Клингхаймера больше не пугала Клару. Она стирала его лицо вертящимся решетом, которое крутилось все быстрее и быстрее в серебристом рое, серебряные пчелы держались внутри роя, крепко вцепившись в решето, прямо как джамбли, ни о чем не горюя. А потом пчелы слились в свирепое облако и ринулись в голову мистера Клингхаймера. Клара внезапно ощутила, как разум ее мамы соединился с ее разумом, разъяряя пчел своим целеустремленным гневом. Крылья пчел механически гудели, их серебряные острые жала вонзались в плоть мистера Клингхаймера, вбрызгивая яд. Мысленно девушка видела, как рот его открывается в немом вопле, а руки тянутся к голове…
…а затем она ощутила, что игла из ее руки вынута. Клара очнулась в лаборатории доктора Пиви, но ее разум целиком принадлежал только ей, а джамбли и их решето уплывали вдаль.
За миг до пробуждения Клары Сент-Ив услышал, как Клингхаймер испустил горловой, пронзительный, но глухой звук, словно человек в кошмаре, пытающийся взвизгнуть. Глаза его закатились, он вцепился в волосы на висках, будто от боли, но тут же отпустив их, принялся отмахиваться от чего-то невидимого. Что-то терзало его, и он пытался вернуть себе равновесие и самообладание.