Подземелья Ватикана
Шрифт:
— Вы не можете оставаться здесь, мой бедный друг.
— Почему вы меня жалеете? — спросил Антим.
На звук голосов прибежала Вероника.
— Поверите ли, дорогой Жюлиюс, он ничего другого не находит сказать на все несправедливости и обманы, жертвой которых вы нас видите!
— Кто вас направил в Милан?
— Отец Ансельм: во всяком случае, мы не могли больше содержать квартиру на виа ин Лучина.
— На что она нам была нужна? — сказал Антим.
— Дело не в этом. Отец Ансельм обещал вам компенсацию. Он знает, как вы бедствуете?
— Он делает вид, что не знает, — сказала Вероника.
— Вы
— Антим так и сделал.
— Что он сказал?
— Это прекрасный человек; он горячо поддержал меня в моей вере.
— Но за то время, что вы здесь, вы ни к кому не обращались?
— Я должен был повидаться с кардиналом Пацци, который в свое время отнесся ко мне со вниманием и которому я недавно писал; он был проездам в Милане, но велел мне сказать через лакея…
— Что его подагра, к его сожалению, не позволяет ему видеть Антима, — перебила Вероника.
— Но ведь это же ужасно! Необходимо поставить в известность Рамполлу, — воскликнул Жюлиюс.
— В известность о чем, дорогой друг? Разумеется, я не очень богат; но к чему нам больше? В дни благополучия я блуждал во тьме; я грешил; я был болен. Теперь я здоров. В былое время вам легко было меня жалеть. А ведь вы не знаете: мнимые блага отвращают от бога.
— Как-никак, а эти мнимые блага вам причитаются. я допускаю, что церковь может вам внушать презрение к ним, но не допускаю, чтобы она их у вас отнимала.
— Вот это разумные речи, — сказала Вероника. — С каким облегчением я вас слушаю, Жюлиюс! Своей покорностью он выводит меня из себя; нет никакой возможности заставить его защищаться; он дал себя ощипать, как цыпленка, говоря спасибо всем, кому было не лень тащить и кто тащил во имя божие.
— Вероника, мне тяжело слышать, когда ты так говоришь: все, что делается во имя божие, — благо.
— Если тебе нравится ходить голым.
Как Иов, мой друг.
Тогда Вероника, обращаясь к Жюлиюсу:
— Вы слышите? И так вот он каждый день; на языке у него один елей; и, когда я ног под собою не чувствую, сбегав на рынок и управившись с кухней и хозяйством, они изволят приводить евангельские изречения, находят, что я пекусь о многом, и советуют мне посмотреть на полевые лилии.
— Я помогаю тебе, чем могу, мой друг, — продолжал Антим серафическим голосом. — Я тебе много раз предлагал, раз я теперь здоров, ходить вместо тебя на рынок или вести хозяйство.
— Это не мужское дело. Пиши себе свои поучения, да постарайся только, чтобы тебе за них платили немного лучше. — И все более раздраженным голосом (она, когда-то такая улыбчивая!): — Разве это не стыд! когда я думаю, сколько он зарабатывал в «Телеграфе» своими безбожными статьями! А из жалких грошей, которые ему теперь платит «Паломник» за его проповеди, он еще ухитряется отдавать три четверти нищим.
— Так это же действительно святой!.. — воскликнул пораженный Жюлиюс.
— Ах, до чего он меня раздражает своей святостью!.. Вот полюбуйтесь: знаете, что это такое? — и из темного угла комнаты она принесла клетку для кур: — Это те две крысы, которым господин ученый когда-то выколол глаза.
— Увы! Вероника, зачем вы вспоминаете об этом? Вы же их кормили, когда я над ними производил опыты; и я вас за это попрекал тогда… Да, Жюлиюс, во времена моих злодейств я, из пустого научного любопытства, ослепил
— Я бы очень хотел, чтобы церковь тоже сочла естественным сделать для вас то, что вы сделали для этих крыс, после того как она вас тоже как-никак ослепила.
— Ослепила, вы сказали? Вы ли так говорите! Озарила, брат мой, озарила.
— Я говорю о стороне материальной. Положение, в котором вас покинули, я считаю недопустимым. По отношению к вам церковь приняла на себя известные обязательства; она должна их выполнить; ради своей чести и ради нашей веры.
Затем, обращаясь к Веронике:
— Если вы ничего не добились, обратитесь выше, еще выше. Что Рамполла! Теперь я самому папе вручу ходатайство; папе, которому ваше дело известно. Такой отказ в правосудии заслуживает того, чтобы он был о нем осведомлен. Завтра же я еду в Рим.
— Вы останетесь с нами пообедать? — робко предложила Вероника.
— Вы меня извините, — у меня желудок не очень крепкий (и Жюлиюс, ногти у которого были выхолены, посмотрел на короткие, толстые пальцы Антима, с четырехугольными концами). На обратном пути из Рима я у вас останусь подольше и поговорю с вами, дорогой Антим, о новой книге, которую я готовлю.
— Я на-днях перечел «Воздух Вершин», и мне больше понравилось, чем первый раз.
— Тем хуже для вас! Это книга неудачная; я вам объясню почему, когда вы будете в состоянии меня понять и оценить те странные мысли, которые меня сейчас волнуют. Мне слишком многое надо вам сказать. Пока — я молчу.
Он расстался в Арманами-Дюбуа, пожелав им не терять надежды.
Книга четвертая
ТЫСЯЧЕНОЖКА
И я могу одобрить только тех,
кто ищет, стеная.
I
Амедей Флериссуар выехал из По с пятьюстами франками в кармане, которых ему наверное должно было хватить на всю поездку, даже если бы коварство Ложи, что весьма вероятно, и завлекло его в непроизводительные расходы. А если бы этой суммы оказалось недостаточно, если бы он увидел себя вынужденным прожить на месте более продолжительное время, он всегда мог обратиться к Блафафасу, который держал для него наготове небольшой запас.
Чтобы в По не могли знать, куда он едет, он взял билет только до Марселя. От Марселя до Рима билет третьего класса стоил всего лишь тридцать восемь франков сорок сантимов и давал ему право останавливаться в пути, чем он и собирался воспользоваться, дабы удовлетворить не то чтобы любопытство к новым местам, каковым он никогда не отличался, но потребность в сне, которая была у него крайне развита. Он ничего так не боялся, как бессонницы; а так как для церкви было важно, чтобы он прибыл в Рим бодрым и свежим, то он решил не смущаться опозданием на два дня, лишними расходами на ночлег… Это были пустяки по сравнению с ночью в вагоне, несомненно бессонной и особенно вредной в виду испарений соседей; а если кто-нибудь из них, желая проветрить, вздумает открыть окно, то это верная простуда… Поэтому он переночует один раз в Марселе, другой раз в Генуе, в скромной, но комфортабельной гостинице, каких всегда немало около вокзалов; и будет в Риме лишь на третий день к вечеру.