Подземелья Ватикана
Шрифт:
Лафкадио передернуло:
— Или вы принимаете меня за вора?
— Послушайте, дорогой мой, — спокойно продолжал Протос, — к любителям у меня душа не лежит, должен сказать вам откровенно. А потом, знаете, со мной нечего хорохориться или валять дурачка. Вы обнаруживаете способности, спору нет, блестящие способности, но…
— Перестаньте издеваться, — перебил его Лафкадио, не в силах больше сдерживать злость. — К чему вы клоните? Я поступил, как мальчишка; вы думаете, я сам этого не понимаю? Да, у вас против меня есть оружие; я не стану касаться того, благоразумно ли было с вашей стороны им пользоваться. Вы желаете, чтобы я у вас выкупил этот лоскуток. Ну, говорите же! Перестаньте смеяться и не смотрите на меня так. Вы хотите денег. Сколько?
Тон был настолько решителен, что Протос отступил немного назад; но тотчас же оправился.
— Не
Он тихонько погладил его по руке, но Лафкадио нервно ее отдернул.
— Сядем, — продолжал Протос, — удобнее будет разговаривать.
Он сел в угол, возле двери в коридор, и положил ноги на диван напротив.
Лафкадио решил, что Протос хочет загородить выход. Протос, вероятно, был вооружен. У него же как раз не было при себе оружия. Он понимал, что в случае рукопашной его ждет неминуемое поражение. Кроме того, если бы даже у него и было желание бежать, то любопытство уже брало верх, неудержимое любопытство, которого в нем ничто никогда не могло пересилить, даже чувство самосохранения. Он сел.
— Денег? Фи! — сказал Протос. Он достал сигару, предложил также Лафкадио, но тот отказался. — Дым вам не беспокоит?.. Ну, так слушайте.
Он несколько раз затянулся, затем, совершенно спокойно:
— Нет, нет, Лафкадио, друг мой, я от вас жду не денег; я жду послушания. По-видимому, дорогой мой (извините меня за откровенность), вы не вполне отдаете себе отчет в вашем положении. Вам необходимо смело взглянуть ему в глаза; позвольте мне вам в этом помочь.
«Итак, из социальных перегородок, которые нас окружают, некий юноша задумал выскочить; юноша симпатичный, и даже совсем в моем вкусе: наивный и очаровательно порывистый; ибо он действовал, насколько мне кажется, без особого расчета… Я помню, Кадио, каким вы в прежнее время были мастером по части вычислений, но собственных расходов вы ни за что не соглашались подсчитывать… Словом, режим ракообразных вам опротивел; не мне этому удивляться… Но что меня удивляет, так это то, что при вашем уме, Кадио, вы сочли, что можно так просто выскочить из одного общества и не очутиться, тем самыми, в другом; или что какое бы то ни было общество может обходиться без законов.
„Lawless“, [19] — помните? Мы где-то с вами читали: „Two hawks in the air, two fishes swimming in the sea not more lawless than we…“ [20] Какая чудесная вещь — литература! Лафкадио, друг мой, научитесь закону тончайших».
— Вы бы, может быть, продолжали?
— К чему торопиться? Время у нас есть. Я еду до самого Рима. Лафкадио, друг мой, бывает, что преступление ускользает от жандармов; я вам объясню, почему мы хитрее, чем они: потому что мы рискует жизнью. То, что не удается полиции, нам иной раз удается. Что ж, вы сами этого хотели, Лафкадио; дело сделано, и вам не уйти. Я бы предпочел, чтобы вы меня послушались, потому что, знаете ли, я был бы искренно огорчен, если бы мне пришлось выдать полиции такого старого друга, как вы; но что поделаешь? Отныне вы зависите или от нее, или от нас.
19
Беззаконный.
20
Два ястреба в воздухе, две рыбы, плавающие в море, не были более беззаконны, чем мы.
— Выдать меня, это значит выдать и себя…
— Я думал, мы говорим серьезно. Поймите же, Лафкадио: полиция сажает в кутузку строптивых; а с тончайшими итальянская полиция охотно ладит. «Ладит», да, мне кажется, это подходящее слово. Я сам немножко вроде полиции, дорогой мой. Я смотрю. Слежу за порядком. Сам я не действую: у меня действуют другие.
«Ну, полно же, перестаньте ломаться, Кадио! В моем законе нет ничего страшного. Вы все это себе преувеличиваете; такой наивный и такой горячий! Или, по-вашему, вы не из послушания, не потому, что я этого хотел, взяли с тарелки, за обедом, запонку мадмуазель Венитекуа? Ах, неосмотрительный жест! Идиллический жест! Бедный мой Лафкадио! И злились же вы на себя за этот маленький жест, скажите? Погано то, что не я один его видел. Э, не удивляйтесь; лакей, вдова и девочка, — все
Быть может от чрезмерного смущения, но Лафкадио решил ничего не говорить. Он сидел вытянувшись, сжав губы, устремив глаза прямо перед собой. Протос продолжал, пожав плечами:
— Странная фигура! А ведь такая гибкая!.. Но вы, быть может, уже согласились бы, если бы я вам сразу сказал, чего мы от вас ждем. Лафкадио, друг мой, положите конец моим сомнениям: чтобы вы, которого я помню таким бедным, не подняли шести тысячных билетов, брошенных судьбою к вашим ногам, разве это, по-вашему, естественно?… Мсье де Баральуль, отец, как мне говорила мадмуазель Венитекуа, умер на следующий день после того, как граф Жюлиюс, его достойный сын, явился к вам с визитом; и в этот же день вечером вы мадмуазель Венитекуа выставили. Затем ваши отношения с графом Жюлиюсом приняли, ей богу, весьма интимный характер; не объясните ли вы мне почему?.. Лафкадио, друг мой, в былые времена у вас было множество дядей; по-видимому, с тех пор в вашей родословной прибавились кое-какие графики!.. Нет, не сердитесь, я шучу. Но что же, по-вашему, остается предположить?.. если только, конечно, вы не обязаны вашим теперешним благосостоянием непосредственно мсье Жюлиюсу; что, при вашей обольстительной внешности, разрешите мне вам это сказать, казалось бы мне куда более скандальным. Так или иначе, и что бы мы там ни предполагали, Лафкадио, друг мой, дело ясно, и ваш долг предуказан: вы шантажируете Жюлиюса. Да вы не фыркайте, бросьте! шантаж — установление благое, необходимое для поддержания нравов. Что это вы? Вы меня покидаете?
Лафкадио встал.
— Да пустите же меня, наконец! — воскликнул он, шагая через тело Протоса; лежа поперек купе, на двух диванах, тот и рукой не шевельнул. Лафкадио, удивленный тем, что его отпускают, открыл дверь в коридор и, отойдя:
— Я не убегаю, не бойтесь. Вы можете не терять меня из виду, все, что угодно, но слушать вас дольше я не согласен… Вы меня извините, если вашему обществу я предпочитаю полицию. Можете дать ей знать; я ее жду.
VI
В этот самый день вечерний поезд привез из Милана Антимов; так как они путешествовали в третьем классе, то только по приезде увидели графиню де Баральуль и ее старшую дочь, прибывших с тем же поездом, в спальном вагоне.
За сколько часов до печальной телеграммы графиня получила от мужа письмо, в котором граф красноречиво говорил о живейшем удовольствии, доставленном ему неожиданной встречей с Лафкадио; разумеется, здесь не было ни слова о том полуродстве, которое придавало, в глазах Жюлиюса, такую коварную привлекательность этому молодому человеку (выполняя отцовскую волю, Жюлиюс не имел по этому поводу открытого объяснения ни с женой, ни с самим Лафкадио), но кое-какие намеки, кое-какие недомолвки достаточно говорили графине; я даже уверен, не забавляло ли Жюлиюса, у которого было довольно-таки мало развлечений в его буржуазном житье-бытье, ходить вокруг скандала и обжигать о него кончики пальцев. Точно так же я не уверен, не оказало ли присутствие в Риме Лафкадио, надежда его увидеть, известного влияния, даже существенного влияния, на принятое Женевьевой решение отправиться туда вместе с матерью.
Жюлиюс встретил их на вокзале. Он поспешно увез их в Гран-Отель, почти тотчас же расставшись с Антимами, с которыми должен был увидеться на следующий день, на похоронах. А те отправились на виа ди Бакка ди Леоне, в ту гостиницу, где останавливались в первый свой приезд.
Маргарита привезла романисту хорошие вести; его избрание должно пройти, как по маслу; третьего дня кардинал Андре официозно сообщил ей об этом; кандидату не придется даже возобновлять своих визитов; Академия сама идет ему на встречу с разверзтыми дверями; его ждут.
— Вот видишь! Что я тебе говорила в Париже? Все устраивается. В жизни надо только уметь ждать.
— И не меняться, — сокрушенно отвечал Жюлиюс, поднося к губам руку супруги и не замечая, как взгляд его дочери, направленный на него, отягчается презрением. — Я верен вам, своим мыслям, своим принципам. Постоянство — необходимейшая из добродетелей.
Уже от него отдалялись и память об его недавнем шатании, и всякий неправоверный помысел, и всякое неблагопристойное намерение. Он удивился тому, с какой тончайшей последовательностью его разум на миг отклонился от прямого пути. Это не он переменился: переменился папа.