Подземные ручьи (сборник)
Шрифт:
— А между тем это так.
— К сожалению, это так. Я этого не понимаю и, не понимая, не принимаю в расчет. Конечно, я не права. Я знаю примеры, когда это (Люба с трудом выговорила) чувство меняло до неузнаваемости очень хороших людей, и всегда к худшему! Взять хотя бы вас…
— Но я, Люба, не знаю такой любви. Может быть, смешно и несколько стыдно сознаваться в этом, но ведь я никого так не люблю, как вы имеете в виду. Я не думал об этом, сейчас только вспомнил, а между тем это так.
— Да, мне кажется, вы свободны от
— Люба!
— Что, Люба? я не хочу сказать ничего дурного. А ты сделал себе кумира, идола и обо всем, обо всех забываешь, будто ничего больше нет или тебе нет дела ни до чего. Что бы ты мог сделать, не ограничивай так сам себя! А то это все какие-то домашние дела: Родиону Павловичу нужны деньги, Родион Павлович скучает, у Родиона Павловича могут зубы заболеть — и ты тратишь свои силы, чтобы устроить, устранить подобные пустяки.
— Не только это, Люба, не только это. Ты всего не знаешь. Ты, может быть, сама удивилась бы моей дерзости, узнав мои замыслы.
Люба улыбнулась, потом знаком пригласила Павла нагнуться и, положив обе руки ему на плечи, долго смотрела ему в глаза. Потом как-то странно проговорила:
— Уж очень вы, Павлуша, любите господина Миусова!
— Очень, — согласился тот серьезно.
Люба посмотрела еще несколько секунд на Павла, ничего не говоря, потом сняла руки, оттолкнула слегка мальчика и, прошептав: «Ну, что же?!», снова замолкла.
Павел неловко начал:
— Ты говоришь, ни на кого я не обращаю внимания, у меня не так много сил. Я не ищу, но когда встречаю, — вижу и помогу по мере сил.
Люба безнадежно махнула рукой, как ворона крылом.
— И потом, как же, например, ангелы… ангелы-хранители, — они к одному человеку приставлены — разве это так грешно?
Люба сухонько рассмеялась.
— Что ты, Люба?
— Ангел-хранитель! — Затем прибавила по-французски «ange gardien», будто так эти слова звучали еще смешнее: — Вы не обижайтесь, Павлуша. Это, конечно, зло и глупо, что я смеюсь, но мне кажется, что все это — ваши фантазии, и что Родиону Павловичу ничего этого не нужно, особенно с вашей стороны; а знаете, насильно делать добро, которого человек не требует, всегда опасно и неблагоразумно.
Но эти слова о благоразумии и против насилия выходили у Любы так фальшиво, что она, будто сама поняв это, вдруг оборвала свою речь и совсем другим тоном спросила:
— Что же в самом деле ты будешь делать?
— Вот я и не знаю.
— Предупредить полицию.
— Нет, полицию сюда никак нельзя путать.
— Да, да, я и забыла, что у Родиона Павловича у самого рыльце в пушку. Ну что же тогда? Пойти к Лосеву, отговорить его, хотя стоило бы наказать его хорошенько.
— Его не отговоришь, пожалуй. Он идеалист, следовательно, упрямец и потом — слепой человек.
— Гадость какая!
— Да. Но что же делать-то?
—
— Куда? — почему-то шепотом спросил Павел… Наступали уже глубокие сумерки, но огня они не зажигали, и только как-то по памяти Павел догадывался, как изменяется Любино лицо.
— Ну, туда, на этот угол.
— Да.
— Оставила бы Родиона Павловича с Верейской, а сама пошла бы, ждала бы и… тут и жертва, и наказание, и вот какой вопль к небу!
Люба замолкла, молчал и Павел. Ему казалось, что девушка закрыла глаза, побледнела и продолжает улыбаться.
— Зажги огонь, Павел, темно. Сейчас придет отец. Я устала сегодня и говорила вздор. Ты меня не слушай.
Павел повернул кнопку.
— Я пойду. Спасибо, Люба.
Люба, прощаясь, крепко поцеловала Павла в лоб, придерживая руками за обе щеки.
— А знаете, Люба, ведь Коля убил о. Алексея совсем не потому, почему вы думаете, а просто хотел его обворовать.
Люба посмотрела на говорившего, потом покраснела и молвила гневно:
— Ну, это ты брось!
Глава десятая
Ольга Семеновна, разумеется, не предполагала всех причин, почему Павел просит ее прийти к ним именно в пятницу, но смутно догадывалась, что у Миусовых произошло или должно произойти что-то важное. Потому она несколько удивилась, встретив Родиона Павловича, правда, не очень веселым, но сравнительно спокойным, как будто ничего особенного не случилось. Верейская не особенно часто бывала на квартире у Родиона, предпочитая свои апартаменты на Караванной, которые и Миусову больше нравились, нежели нежилые комнаты покойной матери. Собственно говоря, неизвестно, почему Павел так настаивал, чтобы Ольга Семеновна приехала именно к ним, как будто она не могла с таким же успехом задержать Родиона Павловича и в другом месте.
Хозяин, по-видимому, ждал ее, так как сам отворил двери, а в столовой виден был уже совсем накрытый стол с самоваром, вином и холодною едою.
— Домовничать будем? — спросила Верейская, кивнув в сторону стола.
— Мы можем и поехать куда-нибудь, как вам угодно.
— Нет, нет. Это очень кстати, мне самой сегодня не хотелось бы куда-нибудь трепаться, — весело отвечала Верейская, думая, что главная ее задача состоит в том, чтобы удержать Родиона Павловича именно дома.
— А где же Павел?
— Не знаю, ушел куда-то, он ведь самостоятельный.
— Странный мальчик! почему он меня так не любит?
— Он вообще дикий и не скоро привыкает к людям. Я не думаю, чтобы он вас как-нибудь особенно не любил. Но ведь и вы сами не особенно интересуетесь им, я даже удивлен, что сегодня вы заметили его отсутствие.
— Нет, отчего же? мне интересно все, что близко касается вас. Он же ваш брат.
— Да, он мне брат, — неохотно согласился Миусов.