Подземный гром

Линдсей Джек

— Я так завален работой, — сообщил он, — что целыми днями торчу на этом дворе.

Я позавидовал его поглощенности искусством. Все политические потрясения прошли мимо него — он воспринимал их как какую-то докучную суматоху.

— Да ничего особенного, — ответил я.

Должно быть, он уловил в моем голосе необычные нотки. Отвернувшись от натурщицы, он испытующе посмотрел на меня.

— Ты изменился. Не согласишься ли ты мне позировать? У меня есть заказ. Орест, убивающий Клитемнестру.

К нам подошел Марциал.

— Ты слышал эпиграмму про свою львицу?

Лев Кибелы по вновь отстроенным

улицам Рима Как-то гулял — и выпало счастье ему: Он внезапно узрел пред собою прекрасную львицу И с громким рычаньем ее поспешил оседлать [56] .

Антенор расхохотался.

— Как же.

— Так вот, это я написал.

Скульптор похлопал его по спине.

— Спасибо, беру тебя в компанию. Десять процентов с каждой проданной фигуры. У меня есть еще тигр и две пантеры, на которых не находится покупателя. Не напишешь ли ты что-нибудь, чтобы и они вошли в моду?

56

Перевод Е. Бируковой.

— Кто сказал, что поэзия бесполезное искусство? — воскликнул Марциал. — На прошлой неделе я сочинил куплеты для продавца слоновой кости.

Мы направились в таверну, где он должен был встретиться с капитаном Марком Вецилием. Тот сидел там с тремя собутыльниками, но, увидев Марциала, оставил их и подошел к нам. Сначала они потолковали о своих приятелях из Барселоны. Потом Марциал спросил, намерен ли капитан заходить в Гадес в следующее плавание. Капитан, мужчина с неопрятной бородой и бесцветными неподвижными глазами, ответил низким басом, что зайдет, и предложил выпить по этому поводу. Мы выпили, и Марциал спросил его, не возьмет ли он с собой на льготных условиях его приятеля, который потерял все свои деньги в Риме и хочет вернуться домой в Кордубу, — разумеется, лишь в том случае, если хозяин корабля и владельцы грузов не будут против.

Капитан, пристально поглядев на меня, стал громко клясться, что никто не может запретить ему взять к себе на судно бесплатно приятеля. По контракту, груз будет состоять лишь из стеклянной посуды. Пассажир будет, на правах приятеля капитана. Марциал хлопнул меня по плечу и спросил капитана, не гожусь ли я ему в приятели. Капитан отступил назад и осмотрел меня с ног до головы, пронизывая насквозь взглядом, потом сказал, что, пожалуй, он не прочь, но еще не может дать окончательного ответа. На всякий случай, много ли у меня багажа? И еще — еду ли я один или со мной куча неуклюжих, плаксивых, хнычущих рабов?

— Один мужчина и одна девушка, — ответил я.

— Достаточно для порядочного человека, — ответил капитан, слегка косивший одним глазом. — Это говорит в твою пользу. Удивительно, что у этих миллионеров нет особых рабов, которые жрали бы и испражнялись вместо них, ведь они ни черта не умеют делать сами.

Я заверил капитана, что мы с Фениксом готовы помогать ему на судне.

— Пожалуй, ты будешь только путаться в ногах либо вывалишься за борт, — возразил он. — Но все же это предложение говорит в твою пользу.

Было очевидно, что капитан склонен меня взять. Но он явно был из тех людей, которые не позволяют собой командовать. Тем более он не желал, чтобы сухопутные крысы воображали, будто его можно водить за нос. Он спросил, быстро ли я могу собраться в путь. Я ответил, что еще несколько минут назад не думал об этом, но обещаю явиться через два часа.

— Мы отплываем не раньше, чем через

неделю, — заявил капитан, — но я люблю расторопных. Это говорит в твою пользу. Терпеть не могу всяких копуш и тихоходов, ведь из-за них приходится даром терять время. Не терплю людей, что попусту треплют языком. Не выношу бездельников. У меня на судне люди должны работать, и они работают! Что до пассажиров, я требую от них одного: чтобы они мне не мешали, впрочем, я не прочь посидеть о ними вечерком за чашей вина и потолковать о чем-нибудь дельном.

Мы снова выпили. Он согласился взять меня на борт на сходных условиях — я должен был уплатить только за наше содержание. Он предложил Герме поместиться в каюте с поварихой, если только у девушки покладистый нрав.

— Там места только для одного человека, и если они будут натыкаться друг на друга, пусть не бранятся. Чего я не терплю на судне, так это свар. — Тут подошел спекулянт, предлагая прибор для измерения скорости судна. Вецилий угостил его вином и спровадил. — Не нужно мне никаких инструментов. Все это у меня в голове.

Когда мы простились с капитаном, я признался Марциалу, что мне трудновато наскрести нужную сумму. Он предложил одолжить мне половину, а остальную часть внести, когда судно возвратится в Остию.

— Ты расплатишься со мной потом. Когда сможешь.

Я был глубоко тронут. Мне снова стало стыдно, что я ничего не сделал для него в дни, когда мне покровительствовал Лукан, мне казалось, что тот его недолюбливает, считая слишком дерзким. На поверку Марциал оказался единственным верным другом в Риме. Я взял с него обещание, что он остановится у меня, если когда-нибудь посетит нашу страну.

— Принимаю твое приглашение, — ответил он, — оно доказывает, что у тебя есть планы на будущее.

Я выразил желание обстоятельно поговорить с ним об этом на досуге. Тут нам повстречался энергичного вида молодой человек, окруженный толпой клиентов и чиновников. Марциал взял меня под руку.

— Вот одна из причин, по которым потерпела неудачу недавняя попытка исправить наш мир. Этого молодца назначили в Совет четырех, он ведает дорогами. Первый шаг на пути в Сенат. Ты и твои друзья не представляли себе, какой ничтожной стала роль Сената по сравнению с веком Катона, с каждым годом падает его значение. Теперь туда допускают лишь проверенных людей. — Сжав мне руку, Марциал дал мне понять, что кандидатов проверяет император, а может быть те, что в конечном итоге контролируют и самого императора. Безликая, могучая и враждебная сила.-Отец этого юнца составил себе состояние, торгуя рабами, которых привозил с побережий Понта Эвксинского. Они родом из Бовилл. Эти люди имеют широкие связи в мире чиновников и действуют подкупами. Собирались ли вы и с этим бороться? Я уверен, что нет.

Меня угнетало сознание, что все большую силу приобретает сложнейшая государственная машина. Все мы опутаны ее щупальцами, хотя постоянно о ней забываем, поглощенные политикой. Однако эта власть до неузнаваемости искажает духовный облик человека, подобно тому как осуждаемые Поллой корсеты портят фигуру молодых девушек. Мне пришло в голову, что юным дочерям хлебопашцев приходится трудиться на земле, поэтому их не зашнуровывают в корсеты; поселяне сохраняют человеческие чувства, ибо они не ведут торговли, не занимаются ростовщичеством, ничего не закладывают, не арендуют и никого не эксплуатируют ни в деревне, ни в городах. Волей-неволей они ближе к вечно обновляющейся природе, пусть даже не осознают этой близости и угнетены тяжелым повседневным трудом. Они счастливы, хотя сами того не знают. Теперь я улавливал в словах Вергилия такой смысл, какого не вкладывал в них поэт.