Поединок на границе
Шрифт:
Этот не таков. В те два вечера, что провели мы с ним под одной крышей, Виноградов держался как-то отчужденно, замкнуто. Наша беседа гасла, не успев разгореться. Узнал я лишь, что Виноградов командует заставой, что приезжал на собрание комсомольского актива, задержался «по личной надобности» и что дела на заставе идут «вроде бы ничего». Немного, как видите.
Словом, у меня поначалу сложилось о Виноградове невыгодное впечатление. «Сухарь», — подумал я. Однако политработник Иван Петрович Насонов разубедил меня:
— Не разглядел ты Виноградова. И офицер он великолепный, и душа-человек. А застава у него
С Иваном Петровичем мы знакомы лет пятнадцать, не меньше. Я знал его еще по службе на западной границе. В ту пору он работал инструктором в политотделе, и уже тогда его отличало от других какое-то особое чутье к людям. Он постоянно находился среди людей, и они просто и радостно раскрывали перед ним свою душу, делились самым сокровенным.
Иван Петрович почти все время бывал в разъездах. Заглянет в политотдел на денек — и снова в путь. В те времена политотдельцы строчили уйму бумаг, он же не терпел писанину, да и, по правде говоря, не мастак был писать.
Из каждой поездки Иван Петрович привозил много впечатлений. Изредка его начальник Коровин собирал совещания, на которых политотдельцы отчитывались в своей работе на заставах. Я охотно бывал на таких совещаниях именно из-за рассказов Насонова. Выступления других инструкторов были сугубо деловыми: провел собрание или политзанятие, вскрыл такие-то недостатки, и все в этом тоне.
Насонов же, помимо, так сказать, обязательной программы, привозил с границы какую-нибудь «необыкновенную» историю: то грустную, то смешную, то трогательную, но в которой непременно действовали «необыкновенные люди». Вместе с ними в небольшой коровинский кабинет как бы врывалась пестрая, многоликая, шумная жизнь застав с ее радостями и волнениями.
— Степан Никитич, — обращался он виновато-просящим тоном к Коровину, зная, что тот смотрит на все эти рассказы, как на чудачества своего инструктора, — с каким необыкновенным человеком я познакомился! Позвольте, в двух словах. — И шел рассказ о солдате, который весь свой отпуск проработал в колхозе на тракторе и даже с девчонкой, чудак человек, не погулял, говорит: «Она живет в другой деревне, а пойти туда было недосуг», или о сержанте, у которого опять-таки «необыкновенный голос» и нужно бы его после службы определить в консерваторию; или о том, что комсомольцы лесной заставы отправили в Кара-Кумы большую посылку сушеных грибов. Комсорг у них — золотой парень. Говорит: «В Кара-Кумах мой приятель служит. Надо же его грибным супом покормить! А нам собрать посылку нетрудно: грибов кругом — хоть пруд пруди».
— Ну, а как на заставе у вашего «золотого комсорга» с агитационно-массовой? — спрашивал Коровин.
— Проводится.
— Что конкретно? Какие беседы в этом месяце? Вы в учет заглядывали?
— Нет, в учет я не смотрел, но беседовал. В вопросах текущей политики солдаты разбираются.
— «Разбираются»! И когда же ты, Иван Петрович, работать научишься? — сокрушался Коровин, переходя на
Нет, как видно, работать Насонов «не научился». Много лет возглавляя политотдел, он не нажил той проклятой солидности, за которой, как за ширмой, прячется равнодушие. Двумя днями раньше я слушал его доклад на комсомольском собрании и с радостью узнал в уже поседевшем и раздобревшем полковнике прежнего, немного восторженного, влюбленного в людей капитана Насонова. В его докладе было столько живых наблюдений, выхваченных из жизни фактов, что у меня невольно вырвалось: «Жив курилка!».
Короче говоря, я не мог ослушаться Насонова и поехал к Виноградову. И не прогадал. Еще в дороге (а ехали мы вместе с Виноградовым) я убедился в той простой истине, что нельзя полагаться на первое впечатление. Выяснилось, что Виноградов служит на заставе девятый год. Примерно столько же и заставскому саду. Уже одного этого совпадения было достаточно. Во мне живет убеждение, может быть, чуточку наивное, что не может дурной человек вырастить дерево. А здесь целый сад, такой роскошный, и где? В пустынных, выжженных солнцем горах!
Деревья, как и люди, имеют свою судьбу. Я упросил — именно упросил — Виноградова рассказать историю сада. Он долго отнекивался, но, видя, что я не отстану, в конце концов сдался.
И вот мы сидим с ним под ветвистым тутовником, и он, не торопясь, ведет свой рассказ. На заставе тихо. Солдаты, что несли службу ночью, спят; остальных увел на стрельбище лейтенант.
— Собственно, я тут ни при чем, заслуги здесь моей нет, — начал Виноградов. — Сад заложили другие. Вот о них, если хотите, расскажу.
— Весной 1954 года, когда я после окончания военного училища приехал на заставу, никакого сада здесь не было и в помине. Кругом горы, небо да бурьян. Казарма стояла на самом солнцепеке. Спрятаться некуда. Вылезет солнце утром из-за горы и целый день глядит на тебя и печет что есть мочи. Хоть бы тучка какая набежала и дала передых. Так нет. С марта по декабрь здесь не бывает ни одного дождика. Словом, сад нужен был до зарезу. Но я тогда и мысли не имел, чтобы посадить его. Не думал об этом и тогдашний начальник заставы Королев.
Алексей Петрович Королев старше меня всего на два года. Мне было тогда двадцать один, ему — двадцать три. Двумя годами раньше он окончил то же училище, что и я. Так вот, Королеву было тогда не до сада. Он не думал задерживаться на заставе, поговаривал о том, что будет просить перевода или подаст рапорт об увольнении. Причина у него самая что ни на есть уважительная — любовь.
Была у Королева в Москве девушка, студентка-медичка, Вера. Когда я впервые увидел ее, то подумал: «У моего начальника губа не дура».
Бывает красота броская, крикливая, что ли. В такой красоте нет души, она холодная. Красота Веры иная. Она была какой-то ласковой, солнечной, радостной.
Мы познакомились в Москве. Случилось так, что я раньше Королева поехал в отпуск, и он попросил меня на обратном пути навестить Веру и передать ей письмо, а главное — попытаться уговорить ее приехать на несколько дней на заставу. «Пусть поглядит и решит. Хватит тянуть канитель», — напутствовал меня Алексей. К тому времени мы жили с ним что называется душа в душу.