Поединок над Пухотью
Шрифт:
— Вы, мамаша, меня не бойтесь, — начал Стрекалов как можно мягче, — я не бандит какой-нибудь, не налетчик, мне от вас ничего не нужно. Я вот обогреюсь немного и уйду.
Хозяйка зачастила неожиданно сильным грудным голосом:
— А вовсе я вас не боюсь, с чего вы такое взяли? Богатства у меня нет никакого. Отдыхайте сколько пожелаете, а кто вы есть, меня вовсе это не касается, да и не мамаша я вам, у вас самих небось дети есть, ведь не молоденькие уж…
Она проворно сбегала к печке и вернулась оттуда с небольшим чугунком в руках. Под низким потолком
— Сидайте снидать, господин хороший, коли нами не брезгаете, чем богаты, тем и рады, а только не обессудьте, больше у нас ничего нет.
Пропустив мимо ушей все, кроме «господина хорошего», Стрекалов — после сна он чувствовал себя лучше — сел за стол, разломил картофелину, поискал глазами соль. Женщина, следившая за каждым его движением, сказала:
— Не прогневайтесь, господин, соли тоже нету, ни солины во всем доме, если не верите, сами поглядите…
— Ладно, чего там…
За кого же она его принимала? Поедая картошку, Стрекалов не забывал следить за улицей, что также не ускользнуло от внимания хозяйки.
— У нас тут редко кто, бывало, зайдет, места наши сильно глухие, до войны еще когда-никогда по ягоды, али по грибы, али охотники с города, а теперь и вовсе нету никого, спасибочко, ваши не забывают, навещают когда-никогда…
Стрекалов перестал жевать.
— Какие наши?
— А ваши…
Женщина проворно снова отошла к печке, но вернулась с пустыми руками и села не на прежнее место, а в простенке, так, чтобы свет ее не доставал.
— Чего не едите? — Сашка кивнул на чугунок.
— Спасибочки, мы отсытились, много ли нам, бабам, надо. Да вы угощайтесь, не глядите на нас.
Стрекалов отодвинул чугунок.
— И часто у вас бывают… наши?
Женщина слегка шевельнулась в своем углу.
— Теперь часто, иной день по два раза. Да мы не сетуем, понимаем: за порядком следить надо…
«За каким порядком?» — хотел крикнуть Сашка, но сдержался.
— Сегодня были?
— Были. Наране были, затемно еще, скоро обратно будут… Да вот и оне! — Она даже слегка привстала, чтобы лучше видеть. По дороге от деревни неспешно трусила пегая кобыленка, запряженная в розвальни, впереди сидел и правил ею бородатый мужик, по виду крестьянин, в полушубке и солдатской шапке-ушанке, за ним на ворохе соломы полулежали три человека, из которых один был одет в солдатскую шинель без погон, другой в такую же, как у Стрекалова, телогрейку, третий был просто немецким солдатом. Все трое были вооружены винтовками. И еще приметил сержант: на левом рукаве того, что в телогрейке, виднелась белая нарукавная повязка…
С автоматом наготове Сашка встал за дверью. Женщина осталась на месте, только плотнее запахнула драный кожушок. Она смотрела то в окно, то бросала быстрые взгляды на Сашку.
— Шла бы ты, хозяюшка, отсюда куда-нибудь, — посоветовал он, — не ровен час, заденут…
— Проехали, — спокойно объявила женщина. Стрекалов вышел из угла, швырнул автомат на стол. Его бил озноб. Женщина заметила, сняла с себя кожух, сказала совсем другим, уверенным
— Лезь на печь, я тебе еще одну шубейку дам.
Стрекалов усмехнулся.
— А как же насчет «господина хорошего»? Вдруг я — он самый и есть, а ты меня на «ты»…
Женщина ответила не сразу. Должно быть, ей было неловко за то, что строила из себя дуру…
— Много вас тут шатается, разве всякого поймешь?
— А меня поняла?
— Чего ж не понять… Лезь-ко на печь, гляди, в чем душа держится, аж почернел весь!
По-матерински ласково она заставила его снять телогрейку, уложила на теплые кирпичи, набросила сверху полушубок.
— Моя горница с богом не спорится. Когда потоплю немного, а когда и так сойдет. Редко я тут бываю.
— Где ж тебя носит?
Женщина не ответила. Руки ее двигались сноровисто, глаза смотрели строго, не по-старушечьи, как раньше, а молодо, смело. От быстрых движений платок съехал, и спутанные, но густые волосы рассыпались по плечам. Сашка не удержался, погладил их здоровой рукой. Женщина сдвинула брови и сердито оттолкнула Сашкину руку. Парень взвыл от боли.
— Тихо ты, сумасшедшая!
Женщина ахнула, прикрыв ладошкой рот.
— Батюшки, да он же раненый! Ах ты, сердешный! Чего ж не сказал?
— А чего говорить?
— Перевязать надо.
— До своих доберусь, тогда… Да у тебя, наверное, и нечем.
Она подумала, зашла за печку, повозилась там немного и вышла, держа в руках что-то белое. Теперь на ней была только вязаная кофта и юбка, сшитая из немецкого упаковочного мешка с орлом спереди и несмываемым номером сзади. Неизвестно почему, Сашку рассмешил этот орел.
— Веселишься? — мрачно сказала женщина. — Чего же не веселился, когда полицаи ехали? — Она с треском разорвала свою сорочку на несколько длинных лоскутков. — А ну, скидовай рубаху, вояка.
Сцепив зубы, Сашка позволил себя раздеть и даже не ойкнул, когда она отдирала присохшую к ране гимнастерку.
— Повезло тебе, — сказала женщина. И Сашка согласился: действительно повезло. Раны чепуховые, в сорок первом с такими в госпиталь не всегда направляли, а тут он лежит, как путный, и над ним хлопочет если не бывшая медсестра, то уж наверняка человек, знакомый с такими делами…
Женщина отмыла кровь, смазала раны какой-то мазью, наложила повязку.
— Молодой ты. А я думала, в годах… Ишь, как жизнь тебя тряханула. Тебе куда надо-то? На ту сторону, что ли?
Но он уже спал тем мертвым сном без сновидений и забот, которым спят дети и солдаты и который не так-то легко прервать.
Женщина накинула полушубок и вышла, тихо притворив дверь.
Вернулась она, когда в единственном окошке ее дома потух дневной свет, вынула из-под полы чугунок с картошкой, поставила на стол. Подумав, достала из щели в стене обломок гребня, маленькое круглое зеркальце и, установив его на подоконнике, принялась расчесывать свои густые, свалявшиеся волосы. Заплетя их в одну тугую косу, она не спеша подошла к печке и, привстав на цыпочки, позвала: