Поединок со Змеем
Шрифт:
ПОХОРОНЫ ОТЦА
Устал отец Кия ходить по Земле, прилег умирать. Еще попросил сыновей вывести его в чистое поле, с трудом поклонился на все четыре стороны:
— Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, батюшка белый свет, широкое
Небо, прости, коли обидел…
И лежал на лавке у очага спокойный, легкий и светлый, как многие старики, прожившие по Правде. Не обижал ведь ни человека, ни зверя, не оскорблял великих и малых Богов. Сыновья — двое старших, женатых, и молодой Кий — позаботились о родителе: умыли родниковой водой, разобрали над смертным ложем дерновую крышу избы, чтобы свободно вылетела душа, не мучила тело. А потом сквозь дыру протащили наружу мохнатого
Ибо черный друг-пес незримо встречает праведные души, сопровождает и охраняет по дороге в ирий. Людям, привычным к охоте и лесу, мыслимо ли в подобный путь без собаки!
И вот изронил душу отец, и задумался старший из братьев, как лучше уважить его, как погрести. Думал, думал, наконец решил доверить его тело Земле, всеобщей Праматери:
— Она родила, ей и честь.
Но пришла туманная ночь, и отец явился сыну во сне:
— Не клади меня, дитятко, в сырую могилу, не присыпай желтым песком: защекочут меня там черви, изъедят ползучие гады…
Закручинился старший, пошел к среднему:
— Не хочет отец наш лежать под спудом земным. Думай ты, брат, как нам поступить.
Крепко взялся за ум второй сын и к вечеру молвил:
— Схороним батюшку в лесу, в дупле великого дерева! Мы все от деревьев — пусть к пращурам припадет.
Но слетела темная ночь, и все повторилось. Явился сыну отец печальнее прежнего:
— Не клади меня, дитятко, в лесное дупло. Не смогу я там спать, закусают пчелы и комары, зверь косточки потревожит…
Пришлось думать младшему брату, кузнецу Кию. А у кузнеца известно, что на уме: молот, да наковальня, да жарко пышащий горн.
— Сложим батюшке, — приговорил Кий, — честный погребальный костер. Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян!
Пала ночь, и отец пришел к Кию светлым и радостным:
— Спасибо, сынок, вот уважил, так уж уважил! Стану спать крепко и безмятежно, точно дитя в колыбели!
Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко, наконец-то проведав волю отца. Взялись втроем за работу и скоро сладили умершему последний земной дом-домовину: дощатую легонькую избушку, приподнятую на столбиках, чтобы лучше горела. Уложили тело отца, оставили милодары — горшочки со сладкой кашей на ягодах и меду, вышитые одежды, крепкие башмаки. Положили лук, колчан и копье: пусть вволю бродит-гуляет батюшка в небесных лесах, пусть увидят Дочь с Матерью, славные Рожаницы — охотник пожаловал. Пусть приветят его, позволят выстроить избу рядом с прадедовскими, под кроной вечного Древа…
А чтобы не задержалась Смерть в доме, ударили топором по лавке, на которой умер отец. Топор свят, он подобен секире Перуна, возжигающей новую жизнь. Не зря лезвия топоров украшают символами Грома и Солнца, не зря носят крохотные топорики-обереги. Смерть и всякая скверна пугается топора, если достойная рука поднимает его и чертит Солнечный Крест. Осенить этим знаком больного, и выздоровеет…
…Вот обложили домовину горючим сухим хворостом и еще устроили краду — увитую соломой изгородь кругом костра. Жарко вспыхнет солома и не позволит увидеть смертным глазам, как раскроются двери в иной мир, как шагнет в него покинувшая тело душа…
Старая мать и жены-красавицы между тем приготовили поминальную кашу, напекли румяных блинов, созвали родню. И вот Огонь, рыжекудрый Сварожич, легко охватил сухие поленья. Когда же все прогорело, Люди залили угли брагой и квасом, стали носить землю и камни, пока не получился курган. Потом затеяли тризну — игры и состязания. И наконец начали пир, веселый и шумный, с задорными прибаутками и смешными рассказами о молодости умершего.
Ибо мертвых тяготят горе и слезы живых, мертвые любят, чтобы над могилами веселились, пили и ели. На поминальных пирах всегда кладут ложки вверх чашечками,
— Чур меня!
И сами не ведают часто, что это значит:
— Оборони меня, предок! От нечисти, крадущейся в безлунной ночи, от злого врага, от худых помыслов и проклятий, от сглаза и порчи, от лихой лихорадки, трясовицы и огневицы — оборони!
И, говорят, не бывало, чтобы прадед не поспешил на помощь потомку, свято сохранившему память.
…Но есть между мертвыми и позабытые, чью могилу забросили, заровняли по злой воле, да просто по глупости. Есть и такие, кому жестокие Люди совсем не дали погребения: бросили тело и безразлично ушли. А скольких погубили, замучили, скольких довели до того, что те сами оборвали свою жизнь! И если поруганный был при жизни не из кротких, склонных прощать — он может вернуться для укоризны, а то и для отмщения. Вот почему опасаются Люди выходцев из могил, вот почему не всякий отважится пойти ночью на кладбище. А ну как скользнет между холмиками бесплотная тень, дохнет ледяным холодом, незряче вглядываясь в лицо:
— Не ты ли злодей?..
ГРОЗА И ВЕСНА
Стал уже порастать травою-быльем отцовский курган, когда над Перуновым дубом прошумели могучие орлиные крылья, раздался клекот:
— Собирайся, кузнец, в гости на небесную свадьбу!
Ибо прислал Перун к Матери Ладе доброго свата, славного Даждьбога-Солнце. Ударил его по плечу кикой — замужним женским убором, — чтобы верней сладилось дело:
— Езжай, брат!
Даждьбог не заставил себя дважды просить. Приоделся в расшитые бисером золотые одежды и выехал на солнечной колеснице, молясь Небу:
— Подари удачу, отец!
Привязал коней у ворот и пошел пешком через двор, как достоит вежливому гостю. Ступил правой ногой на порог и тихонько приговорил:
— Ты стань, моя нога, твердо и крепко, ты будь, мое слово, твердо и метко! Будь острее ножа булатного, липче клею и серы, тверже земных камней: что задумал, да сбудется!
Мать с Дочерью и Отец Род обрадовались гостю, повели за стол угощать, но он не пошел. Встал под матицей — старшей балкой в избе, связующей не только стены, самые судьбы живущих. Глянул на нее и мысленно обратился, призывая в союзники. В матице великая сила: незваный, непрошенный гость не смеет ее миновать, стоит смирно у двери и ждет хозяйского слова. Лишь свой, родной, идет в красный угол без приглашения. Где же, как не прямо под матицей, встать свату, который надеется чужих сделать родными?
Поклонился Даждьбог хозяевам и протянул руки к Огню, и рыжекудрый младшенький братец приветливо выглянул из каменной печи:
— С чем пожаловал, князь Огненный Щит?
Молодой сват огляделся и сел на лавку, шедшую вдоль половиц. Тут уже хозяева окончательно поняли, в чем дело, но не подали виду, завели разговоры. И наконец он сказал:
— Я к вам не пиры пировать и не столы столовать, я к вам с добрым делом со сватаньем! Есть у вас, как я слышал, славное серебряное колечко, так вот у меня для него золотая сваечка припасена…