Поединок. Выпуск 3

Смирнов Виктор Васильевич

— Подожди, Андрей. Теперь понял.

— Постоишь в сапогах — отпечаток. Отошел — следа как не было. В остальных местах след держится гораздо дольше. Часа два. А то и все три.

— Петрович. Похоже, дело говоришь.

— Ну вот. Давай на заставу.

Малин быстро идет к ивняку. Достает из вещмешка саперную лопатку и длинную стальную спицу с деревянной рукояткой.

— Что там, Виталий? — интересуется один из пограничников.

— Да есть кое-что.

Я и пятеро пограничников продираемся сквозь ивняк. Смотрим,

как Малин осторожно втыкает спицу в почву около валуна. Он топит спицу в почву каждый раз очень глубоко, по самую рукоятку. Наконец, ничего не обнаружив, отодвигает валун. Первая же проба — спица упирается во что-то твердое. Стоящий рядом со мной сержант берет саперную лопатку.

— Подожди, — Малин пробует пальцами дно. — Я лучше руками.

Малин осторожно отгребает в сторону ил, траву. Сгребает песок. Вода мешает увидеть, что там. Малин делает усилие — и вынимает небольшой металлический ящик. С ящика свисают водоросли, стекает вода.

— Рация.

— Виталий, осторожно. Загрохочем.

— Знаю, — Малин держит рацию пальцами за углы. — Возьми миноискатель в вещмешке. И пакеты захвати. Там несколько.

Сержант приносит миноискатель. Осторожно водит счетчиком около рук Малина. Стрелка на шкале неподвижна. Рация, которую мы нашли, компактная, плоская. В углу — небольшая прямоугольная выемка. Размером с портсигар.

— Здесь что-то было, — разглядывая выемку, говорит Малин. — Какая-то приставка. Сняли совсем недавно.

Малин водит подбородком, пытаясь стряхнуть приставший к нему песок. Увидев, что стрелка счетчика неподвижна, облегченно вздыхает.

— Кажется, чисто. Черт. Давай засунем ее в пакет.

Они прячут рацию. Малин приносит второй пакет, резиновый.

Смотрит на меня.

— Ну, ваш Андрей Петрович, товарищ лейтенант. Если бы не он...

— Ладно, — говорит сержант. — Езжай в лабораторию. Время не тяни.

Малин прячет рацию во второй пакет, аккуратно укладывает его в коляску мотоцикла.

— Знаете, — Саша берет камешек на парапете. Разглядывает море, будто ждет чего-то. Размахнувшись, кидает. Камешек долетает до самой волны.

— Что, Саша?

— Нет, ничего. Вячеслав Константинович говорил мне, что вы приходили.

— Приходил.

— Вы просто не с того бока к нему подошли.

— С какого же надо было подходить?

— Он очень трудный человек. В самом деле.

Я пожимаю плечами.

— Может быть.

— Если вам действительно интересно — я поговорю. Мы можем пойти к нему. Хотя бы на той неделе.

— Он опять меня выгонит. Уверен.

— Нет. Я уже ему все про вас объяснила. Он сказал — приходите. У него сейчас просто работы много. Еще школа.

— Спасибо.

— Не за что. Вы любите смотреть на море?

— Люблю.

— Я тоже. На море можно смотреть бесконечно.

Темно-зеленые волны перед нами лижут песок. Накрывают мелкие валуны.

— Так можно сказать о чем угодно. Вы любите цветы? На цветы можно смотреть бесконечно.

Саша улыбнулась.

— Вы любите огонь? На огонь можно смотреть бесконечно.

— Вы

ко всему прочему злой.

— Саша. На всякий случай. Оставьте мне свой ленинградский телефон.

— Пожалуйста. Только смотрите, чтобы не узнал Никита.

— А что?

— Будет ревновать.

Я лезу в карман, достаю записную книжку, ручку.

— Только какой — теткин или общежития? Я живу в двух местах.

— Давайте оба.

— Зачем вам?

Мы снова молчим. Действительно — так можно стоять бесконечно. Наконец слышу сзади покашливание Васильченко.

— Начальство требует.

— Андрей Петрович — человек строгий. Идите.

— Увидимся. Хорошо?

— Я все время на Малых Бакланах. Уже можно загорать. Если будет свободный день — приходите.

Я подошел к Васильченко.

— Я тут заждался. Что с рацией?

— Отпечатки пальцев почти неразличимы. На обрывке антенны — тоже. Зато на стакане сохранились.

— Может быть, я все-таки прав. И их в поселке двое?

— Здесь я верю Сторожеву.

— Что с текстом? Расшифровали передачу?

— Пока безуспешно. Хотя работает весь отдел. Сергей Валентинович просил подготовиться как следует к четвергу. Он считает — до четверга все будет спокойно.

Это случилось в последний день апреля.

У летней эстрады Зибров притормозил. Медленно въехал во дворик с задней стороны. У двери, ведущей под эстраду, стоял взмокший Прудкин. Галстук его был ослаблен, волосы, обычно тщательно прилизанные, сбились. Выглянул Голубев — опухший, мятый, с заплывшими глазами. Он был пьян, причем на этот раз не притворялся — это было видно по всему.

Зибров слез с мотоцикла.

— Понятых пустите, дайте пройти. Товарищ Прудкин.

— Геннадий Палыч, я ни при чем. — Прудкин поправил волосы, оглядывая меня и Васильченко. Было видно, что пальцы его дрожат. — Я только подошел. Тут же — к вам.

— Трогали чемодан?

— Не трогал я ничего.

Мы вошли в дверь, ведущую под эстраду. Все вокруг было захламлено. Валялись обрывки газет, окурки, старые ящики, битый кирпич, пустые бутылки.

Зибров остановился. Направил фонарик в угол.

Я увидел добротный черный чемодан, прикрытый старой газетой.

— Кто его открывал? — сказал Зибров. — Ты?

— Я, — Голубев откровенно держался за стену.

— Ну и порядок, — Зибров посторонился. — Штраф по этому помещению плачет.

— Я и хотел убрать, — сказал Прудкин. — Леша, еще раз напьешься, просто морду набью. И выгоню к черту.

— Лллеонтий Сссавельич... Я ж потому и сегодня... — Голубев еле держался на ногах. — Я и полез...

— Дай лучше свет.

Голубев включил тусклую лампочку. Зибров передал мне фонарик. Достал платок, обмотал руку, присел. Взялся рукой в платке за край чемодана. Открыл. В чемодане лежала рация — точно такая же, как та, которую мы достали из-под валуна на озере. Рядом, в углу, были сложены микробатареи. Вид у них был необычный — плоские, гнущиеся, как бумага. Я вгляделся — кажется, батареи были использованными.