Поединок. Выпуск 3
Шрифт:
Сторожев вошел в комнату, кивнул мне. Подошел к Терехову. Нагнулся.
Мне показалось, Сторожев слишком долго изучает лицо Терехова.
— Прошу никого не входить, — попросил он. Наконец выпрямился. Кивнул медэксперту. Медэксперт замешкался, открывая чемодан; фотограф отдела, Сергеев, воспользовавшись этим, стал делать снимки с разных точек. Снизу, сбоку. Мелькали вспышки. Заглянул Зибров. Остановился у порога, кивнул мне.
Сторожев оглядел комнату. Подошел к печке, потрогал фарфоровый чайник. Спросил:
— Когда
— Без пяти десять, Сергей Валентинович.
Сторожев снял одну из квитанций. Внимательно осмотрел ее. Насадил на место.
— Все было кончено?
— Да.
— В доме никого не было?
— По-моему, нет. Ни одного звука я не услышал.
— Так. — Сторожев подошел к окну, выглянул. — Черт. Надо было прийти к нему вечером. Несмотря ни на что.
Последние две фразы Сторожев произнес еле слышным шепотом, так, что я переспросил: «Что-что?» — но Сторожев ничего не ответил. Я промолчал. Значит, Сторожев считает, что это не самоубийство?
— Сейчас осмотрим комнату, и иди на улицу. Постой немного на улице. Полчаса. И можешь идти домой. Если придет с моря Васильченко, подождите с ним у себя.
— Хорошо, Сергей Валентинович.
Медэксперт закончил осмотр.
— Что-нибудь выяснили?
— Смерть наступила часа уже два, товарищ капитан. Отравление цианистым калием. Остальное могу сказать только после вскрытия.
— Хорошо. Спасибо.
— Можно забирать тело?
— Пока оставьте его на месте. Еще минут двадцать.
— Хорошо.
Сторожев следил, как Братанчук с кисточкой в руках обрабатывает бутылку и стакан. Закончив, Братанчук взялся за вазу и карандаши.
— Володя. Вспомни — ты ничего особенного не заметил, когда вошел?
Сторожев осторожно отодвинул одну из картин у стены. Это был морской пейзаж: штиль, синий парус, серое море.
— Заметил. Прежде всего позу Терехова. Она была естественной. Он будто отдыхал.
— Я не об этом. Братанчук! — Сторожев показал глазами на фарфоровый чайник. Братанчук достал резиновый пакет, осторожно уложил туда чайник, спрятал в сумку.
— И все-таки постарайся вспомнить.
— По-моему, прежде всего запомнились запахи. Да, запахи.
— Какие именно? Постарайся ответить поточней.
— Запах жженой бумаги. Потом — запах миндаля.
— И все? Вспомни. Не было еще, скажем, запаха рыбы?
— Нет. Миндаль и жженая бумага. Хотя нет, не все. Конечно, еще был запах чая. Теплого чая. Но главным образом запах жженой бумаги. Он перебивал все остальное. Вот это и запомнилось.
Эти мои слова будто заставили Сторожева подойти к печке. Он сел на корточки перед заслонкой.
— Запах жженой бумаги... Он жег документы. Много документов. Как ты считаешь?
— Не просто жег, Сергей Валентинович. Когда они сгорели, он тщательно перемешал пепел. Превратил его буквально в труху. Посмотрите.
— Да,
— Может быть, ему кто-то помешал? Или что-то?
— Нет. Здесь никого не было. Я в этом уверен.
— Понял, что это занятие бессмысленно.
Мы встали. Сторожев подошел к боковой стене. Попытался открыть одно из окон.
— И занялся документами?
— Да.
Окно не поддавалось. Я видел — рама прибита двумя гвоздями к наличнику.
— Тоже верно.
Сторожев оставил окно, перешел к перекидному календарю.
Стал переворачивать листы календаря. На каждом была глянцевая цветная фотография: огромный белый пароход в море.
— И без данных лаборатории как будто все сходится, — сказал Сторожев.
— Мне кажется, не все сходится. Фрагменты отпечатков пальцев пока не проверены. Блок на выходе, который подходил бы сразу к двум рациям. Его нет.
Сторожев присел, стал внимательно разглядывать ноги Терехова. На Терехове были тапочки без задников. Именно их Сторожев изучал, наверное, около десяти минут.
— Блок. Ты прав. Если бы нам удалось его найти. Я прикажу перекопать весь участок.
Мне показалось, Сторожев уже не замечает меня.
— Я подожду на улице, Сергей Валентинович. Разрешите?
— Да, конечно.
Перед домом Терехова собралась довольно большая толпа. Ближе всех стояли соседи. Я увидел Сашу. Подходили все новые люди.
Самоубийство? Я вдруг почувствовал — я убежден в этом не из-за каких-то фактов. Все дело в естественности его позы. Не может быть такой поза человека, которого убили.
Я подошел к Саше. Она отвернулась.
— Саша...
— Володя, я не могу. Пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем.
Я не видел ее лица. Но чувствовал, что она молча плачет. Тронул ее за плечо. Она повернулась. Боком, неловко ткнулась в мою руку.
— Володя, простите меня. Это ужасно.
Я чувствовал, как рубашка на моем плече становится мокрой. Саша плакала некрасиво. Она сморкалась, то и дело вытирала нос платком, кусала губы, судорожно всхлипывала.
— Саша. Успокойтесь. Пожалуйста. Возьмите себя в руки.
— Я уеду сегодня. Я не могу здесь больше быть. Это ужасно.
Она по-прежнему не смотрела на меня. Стояла, отвернувшись в сторону.
— Хорошо, — я помедлил. — До свиданья.
Я смотрел, как она идет, опустив голову. Вот скрылась за углом.
Меня отвлек шум. Санитары вынесли носилки с телом Терехова. Стоявшие сзади сейчас пытались протиснуться вперед. Правда, они все равно ничего бы не увидели — тело Терехова было накрыто синей простыней. Санитары вдвинули носилки в машину, дверца захлопнулась. «Рафик» включил сирену. Он так и уехал с включенной сиреной, чтобы выбраться из толпы, стоящей около дома.