Поединок. Выпуск 9
Шрифт:
Комиссар чуть не закричал, чуть не разбил трубку. Почему, собака, не сказал раньше? Почему сам не пришел сюда объяснить?
Но крайним усилием воли взял себя в руки и понял: Болотов вышел из офицеров — такому сказать было не просто. А раз сказал — значит, стал совсем своим.
— Воюем, товарищ артиллерист? — улыбнулся комиссар, спокойно вешая трубку.
Поздеев выгнул брови и не ответил. Комиссар продолжал улыбаться, — он ничего не понимал в стрельбе, но был уверен в победе.
— На дальномере! — Голос Поздеева звучал совершенно бесстрастно. —
— Семьдесят восемь! — ответил громкоговорящий телефон.
По корме огромным столбом поднялся разрыв. Форт тоже стрелял из двенадцатидюймовых, но стрельба его была беспорядочной, второй снаряд ударил справа далеким перелетом.
— Семьдесят шесть с половиной!
Поздеев наклонился над картой. Когда он выпрямился, в упор на него смотрели удивленные голубые глаза старшего штурмана. Отвернувшись, он увидел Демина. Этот тоже смотрел на него не отрываясь.
— Семьдесят четыре!
— Артиллерист, начинайте, — сказал командир.
Поздеев молча кивнул головой. Если залп ляжет недолетом, то придется по своим частям, наступающим на форт. По карте расстояние больше, но он имеет право верить дальномеру.
— Товарищ Поздеев! — Голос комиссара звучал резко и необычно.
Вот обрадуется комиссар, когда узнает, что разгвоздил свои части. А узнает он это не скоро, потому что по разрывам ровно ничего не разберет… Демин смотрит во все глаза… Ждет установки прицела и целика? Что ж, он их получил. Это будет забавно.
— Семьдесят один с половиной! — сказал телефон.
Короткими твердыми шагами Поздеев подошел к приборам.
— Автомат, сближение полтора.
Автомат звякнул и защелкал. Светлым огнем горела медь приборов, и указатели в башнях ждали слова из боевой рубки. По этому слову длинные серые стволы подымутся и будут ждать ревуна. А по ревуну будет залп и смерть… Огромная машина была готова… Огромная, страшная и безошибочная… Безошибочная? У Поздеева перехватило дух.
Ветер, скорость корабля — все учтено, все много раз проверено. Машина должна работать безукоризненно.
— Прицел девяносто, целик сто двадцать два!
Не по дальномеру, а по-настоящему. И указатели побежали по циферблатам.
Иначе он сделать не мог — этого требовали правила игры. Он ел паек и был очень хорошим артиллеристом.
Теперь он стоял, не видя ничего, кроме колокольни в поле бинокля, не слыша ничего, кроме щелкания автомата. Не сразу он узнал голос комиссара.
— Ты что? — кричал комиссар. — Отвечай, слышишь! Ты что делаешь?
— Отойдите, — ответил Поздеев и тихо добавил: — Дальномером заведовал Кривцов.
Комиссар снял фуражку и отер пот. Теперь все было в порядке.
— Залп. — И сразу же за тонким голосом ревуна сплошным громом ударила носовая башня.
В поле бинокля, за искристой водой у самого горизонта встали дымки.
— Два меньше. — Так скомандовать мог только очень самоуверенный артиллерист, но Поздеев знал, что накроет со второго залпа. В голове его гудела та самая двенадцатидюймовая
У Демина светились глаза — вот почему за него пошла Ирина… Что ж, из парня будет толк.
— Залп!
БОРИС ЛАВРЕНЕВ
ПАРУСНЫЙ ЛЕТЧИК
Моя фамилия — Филонов. Незначительная фамилия. Лучше, конечно, была бы Орлов или Соколов, но так у родителя вышло… Старший лейтенант Филонов истребительной группы Краснознаменного Балтийского флота. Вожу свое звено. Правым ведомым у меня лейтенант Ковалев, а левым Володя Савчук, парусный летчик. Вы интересуетесь, что такое «парусный летчик»? Так вы не знаете Володю Савчука? Ну, значит, вы вообще ничего не знаете.
Вся моя речь о Володе пойдет. О себе рассказывать нечего. А Володя мой дружок кровный. Годков ему, пожалуй, около двадцати двух, сам среднего габарита, носик пуговочкой, а зубы такие, что любой гражданке на балу вместо ожерелья надеть завидно. Тридцать два зуба, полный комплект.
Жаль только — рассказчик я плохой. Чего-то у меня со словами творится, как говорить начинаю. Цепляются за язык, как юбка за репейник, просто не отодрать. Так вот, чтоб глаже разговор шел, мы пропустим по маленькой. Время сейчас военное, пить не положено, но тут у меня во фляжке законный мой морозный паек. Сто граммов вам, сто мне. Чок-чок — и дело в мешок!
А выпьем мы за Володино здоровье… Галина! Ты вместо того, чтобы зубы скалить, дала бы стаканчики. Странная, знаете ли, она у нас женщина. Выдумывает, что мне только повод нужен, чтобы «пропустить».
Так вот, про Володю. Вместе мы с ним на Каче школу кончали, вместе на Балтику поехали, и так вышло, что даже в одну девушку мыслями уставились. Но только мне больше повезло… Опять ты, Галина, хихикаешь? Ведь правду говорю. Иначе сидела бы ты в Володиной комнате, а не в моей… Но нас такое происшествие не поссорило. Девушек хороших у нас много, а Володя найдет свою, вдесятеро лучшую… Ну, вот изволите видеть? Только что хихикала, а теперь губы надула… Успокойся! Я же теоретически, а на практике ты для меня самая лучшая.
Однако что это я все в сторону. Возвращаюсь на прямой курс… Летали мы, значит, с первого дня войны в одном звене. И летали, в общем, счастливо, исключая Володи. То есть летчик он высокого полета, ко крепко невезучий. За первый месяц я уже троих этих самых фрицев отправил вниз хлебать балтийскую соленую воду. Ковалев тоже одного запорол, да и сами мы имели в наших ястребках десятка по полтора дырок на память. А Володя никак не мог к нашему счету пристроиться. И немцев сбитых нет, и самолет без царапинки. Очень это его волновало. А тут еще дружки стали подначивать. «Ты, говорит, Володя, верно, немцев недолюбливаешь? Верно, не нравится тебе ихнее обращение? Отойдешь небось от аэродрома километров на двадцать и вертишь вола на месте. Иначе давно б тебя немчики пометили».